К той поре, когда пришла Дора, первая часть церемонии закончилась, и должна была начаться процессия. Было минут двадцать восьмого. Дождь перестал, и солнце сияло сквозь тонкую кисею белых облаков, рассеивая холодный бледно-золотистый свет. Белый туман клубился над озером, скрывая воду и оставляя видной лишь верхушку дамбы.
Дора поспала. В Корт ее загнала миссис Марк, она рухнула в постель и вмиг потеряла сознание. Пришла в себя она снова около семи и сразу вспомнила о процессии. До нее доносились отдаленные звуки музыки. Все, должно быть, уже началось. Пола видно не было. Она поспешно оделась, едва ли понимая, отчего она чувствует, что присутствовать там чрезвычайно важно. Воспоминания о прошлой ночи были путаные и омерзительные, как с перепоя. Она припоминала, как слепил ее свет фонариков, как видела в их лучах колокол, по-прежнему раскачивавшийся. Множество людей окружило ее, они тормошили, расспрашивали ее. Кто-то накинул ей на плечи пальто. Был там и Пол, но он ничего не сказал ей — увидев колокол, он забыл обо всем на свете. В спальню он не вернулся, и она предполагала, что он до сих пор в амбаре. Они разделили между собой ночное бдение.
Дора чувствовала себя одеревенелой, неописуемо голодной и такой несчастной, будто из нее душу вытянули. В воздухе пахло бедой. Дора надела все самое теплое и вышла на лестничную площадку, из окна которой открывался вид на происходящее. Удивительная сцена ожидала ее. Несколько сот человек в полнейшем молчании стояло перед домом. Они сгрудились на площадке, столпились на ступеньках и балконе, выстроились вниз по тропинке к дамбе. Царило выжидающее молчание, которое наступает во время церемонии, когда на мгновение прерывается пение или речь. Стояли в молчании, ранним утром и наделяли сцену тем драматическим духом, который всегда присутствует, когда множество людей торжественно собираются на открытом воздухе. Все взгляды были обращены на колокол.
Епископ в полном облачении, с митрой и посохом, стоял лицом к колоколу, который по-прежнему был на площадке. Позади епископа несколько маленьких девочек, вцепившись ручонками в английские флейты, пытались дать проход одетым в стихари мальчикам, которых выталкивал вперед отец Боб Джойс. Епископ стоял с видом явного терпения, как добродушный человек, которого перебили, и не оборачивался, пока продолжалась молчаливая потасовка. Епископ, как выяснилось позднее, ничего о событиях ночи не знал. Уткнувшись здоровым ухом поглубже в подушку, он звона не слышал, и никто в такую рань не решился рассказать ему историю столь невероятную.
Маленькие мальчики теперь с успехом вытеснили девочек, которые рассыпались по кромке толпы и кидали беспокойные взгляды на своего учителя. Положение танцоров было еще менее завидным. Они наступали на пятки хору, полагая, что настал их черед. Укомплектованные лошадкой, шутом в цилиндре и скрипачом, вооруженные тросточками и носовыми платками, с ногами, украшенными колокольчиками и ленточками, они заметно смущались, так как их не горячили музыка и танцы. Им было велено начать танцевать прямо перед тем, как процессия тронется, и с танцами сопровождать ее до дамбы. Но такого стечения народа никто не предполагал, и теперь было ясно, что на площадке танцевать просто негде, а очистить место для танцев можно было, разве что попросив всех этих престарелых дам, которые приникли к балюстраде, перелезть через нее и спрыгнуть на траву. Шут продирался через хор мальчиков, чтобы посоветоваться с отцом Бобом. Отец Боб улыбнулся, кивнул, и скрипач, стоявший позади и доведенный до безумия тем, что все его ждут, вмиг заиграл «Монашеский марш». Кое-кто из танцоров начал было приплясывать, остальные на них зашикали. Отец Боб нахмурился, покачал головой, и скрипка стихла. Шут протискивался обратно, давая своим людям какие-то указания, явно их обескуражившие. Отец Боб похлопал легонько епископа по плечу, терпения у того в лице было больше, чем когда-либо. Епископ заговорил.
Что он говорил, Дора не слышала. Боясь, как бы чего не упустить, она сбежала вниз по лестнице и вышла на балкон, где было черно от зрителей. Она протолкалась вперед, к ступенькам, и умудрилась найти местечко, откуда все было видно. Епископ уже кончил говорить, и, очень медленно, колокол тронулся с места. Тележку спереди тащили и сзади подправляли две пары рабочих и человек, который прибыл с колоколом и имел разрешение войти в монастырь и установить его. Они торжественно тянули тележку за веревки, которые миссис Марк напоследок вымазала побелкой. Колокол двинулся по площадке к косогору, который спускался к дамбе. Сразу за колоколом шли Майкл и Кэтрин, за ними епископ, а потом хор. Следом, проступая из толпы, потянулись члены братства, все, как отметила Дора, крайне осунувшиеся. За ними — сердитые танцоры, они шли, а не плясали, колокольчики их позвякивали, платочки обвисли. За ними шел ансамбль флейтисток со своим учителем. А за нимигёрлз-гайдз [59] и бойскауты. В хвост процессии подтянулось несколько мелких прелатов сельской церкви, считавших себя обязанными принять участие в шествии, а также кое-кто из толпы, предпочитавший привилегию шествия в процессии волнению наблюдать за ней со стороны. Когда они отошли, люди начали карабкаться на балюстраду, продираться на верхние ступени, чтобы фотографировать, налетая при этом на тех, кто катился вниз по ступеням и спрыгивал с площадки, чтобы занять хорошее местечко на косогоре или у кромки озера и наблюдать за следующим этапом происходящего. Дора осталась где была. Ей и отсюда достаточно хорошо видно, особенно теперь, когда балкон опустел. Она глянула вниз, на площадку, где по-прежнему было столпотворение, и в толпе увидела Ноэля — тот, оседлав одного из каменных львов у подножия лестницы, делал снимок. Отсняв кадр, он спрыгнул и побежал сбоку процессии. Гёрлз-гайдз, построившись у ворот конюшен, пробивались вперед с решительностью, делавшей, честь их псевдовоенизированной организации, и в данный момент трудно было отличить процессию от окружавшей ее толпы. Ноэль, глянув наверх, увидел Дору. Он просиял. Потом мерно покачал из стороны в сторону футляром фотоаппарата и похлопал в ладоши. Дора уставилась на эту пантомиму. Затем до нее дошло, что Ноэль, конечно же, намекает на минувшую ночь. Он, должно быть, был там, и вот, мол, что он по этому поводу чувствует. Дора через силу улыбнулась и слабо махнула рукой. Ноэль кивал в сторону озера. Он не собирался упускать случая сделать еще один снимок. Дора покачала головой, и он рванул вперед через толпу. Она видела, как он, на голову выше других, обогнал гёрлз-гайдз и пробрался в начало процессии, которая уже приближалась к дамбе. Солнце начало прорываться сквозь белую пелену, и длинные тени забегали по траве. Запел хор. Дора видела, как в дальнем конце дамбы медленно открываются большие ворота.
Она осталась на балконе одна. Толпа по большей части скопилась на берегу, по обе стороны дамбы. Колокол медленно и плавно въезжал на совсем пологую горку от берега к дамбе и теперь был у всех на виду. Солнце сверкало, золотя его белый купол и белое облачение епископа. Ветер, уже не такой свирепый, теребил белые атласные ленты и ворошил белые цветы, которыми была усыпана тележка. Епископ шел, с трудом переставляя ноги, слегка склонив голову и опираясь на посох. Белые стихари на мальчиках из хора заколыхались, когда они важно подняли перед собой нотные листки. Колокол был уже на дамбе, двигаясь более медленно по слегка неровным камням. За ним следовали все остальные. Туман тихо лежал на воде, по-прежнему закрывая дамбу доверху, поэтому, когда процессия вереницей растянулась по озеру, стало казаться, что она шествует по воздуху. Дора сильно подалась вперед, чтобы лучше все видеть.
Запел хор. Самую замысловатую музыку придерживали для кульминации у монастырских ворот. А пока что пожелания отца Боба попирались местным сентиментальным гимном.
Пение продолжалось. Танцоры, робко идя парами, сошли уже с берега, и за ними следовали маленькие девочки, которые, похоже, очень мерзли в своих белых атласных платьицах. Колокол и впрямь двигался очень медленно и достиг едва ли середины дамбы, куда была вставлена деревянная секция —
