— Жить? — засмеялась Груня. — Разве это жизнь? А на золотишко хоть жрачки прикупим. Да и мужичка какого-нибудь на ночь сманить можно. Они ведь бродят по поселку совсем неприкаянные.
— Пошла, сказала.
Женщины обедали, расположившись прямо на стылой земле. Из походной солдатской кухни в их миски черпали перловую кашу, отрезали по крохотному ломтику хлеба и наливали в алюминиевые кружки чай, больше похожий на черный мазут.
Арестантки ели молча, не обращая друг на друга внимания, и лишь стук ложек о железные миски разносился над урочищем.
Груня опять обедала рядом с Сонькой. Неожиданно она нагнулась к воровке, прошептала:
— Гляди, чего у меня, — и показала маленький кусочек золота.
— Отойди! — почти не разжимая губ, выдавила Сонька.
— Сдрейфила, что ли? — рассмеялась Груня.
— Отойди.
Охранник заметил их перешептывание, решительно направился к ним.
— Господи, сейчас убьет, — белыми губами произнесла Груня и незаметно сунула золото в карман Сонькиной телогрейки.
— Чего у тебя? — склонился над Груней охранник.
— Ничего… У меня ничего.
Мужчина быстро пошарил по ее карманам, повернулся к Соньке:
— У тебя?
— Не знаю… Ничего нет, — с некоторой запинкой ответила та.
Охранник полез в один ее карман, во второй, обнаружил там кусочек золота. Поднес его к лицу, желая убедиться, что это и вправду золото.
— Ничего нет, говоришь? — И вдруг с силой ударил Соньку сапогом в лицо.
Она упала, свернулась калачиком. Охранник снова ударил ее, на этот раз в живот, и бил до тех пор, пока к нему не подошел старший и не оттащил в сторонку. Груня с ужасом смотрела на избитую товарку.
В бараке стояла тяжелая, напряженная тишина. Сонька с кровоподтеками на лице молча лежала на постели, не мигая глядела в потолок. Груня пыталась оправдаться перед нею:
— Сонь, не специально, клянусь. Само собой так вышло… Прости, Сонь.
Воровка не отвечала.
— Сонь, ну хочешь, я сама скажу начальнику, что это я своровала золото?
— Так чего, так прямо и пойдешь к нему? — усмехнулась Сонька.
— Пойду. Тебя ж он вызывал, и меня вызовет.
— Заткнись, дешевка! — выкрикнула одна из арестанток. — Рано вставать!
Все спали, когда одна из арестанток поднялась с постели, с кошачьей прытью бросилась к лежащей Груне, накрыла ее одеялом. В этот момент другие женщины также вскочили со своих лежанок и окружили Груню. Это была «темная». Они били женщину всем, чем было можно, — руками, ногами, палками, поленьями, посудой.
Груня не пыталась бежать, она лишь закрывала голову руками и сдавленно стонала.
Час спустя прапорщик Солодов мерил шагами кабинет из угла в угол, молчал, поглядывая на воровку. На этот раз табуретку заключенной он не предложил, она стояла у двери, готовясь к самому худшему.
— Как же так получается, госпожа Блювштейн, я с вами по-человечески, а вы со мной по- скотски.
Сонька молчала. Солодов подошел к ней, подцепил двумя пальцами ее за подбородок.
— Когда начальство спрашивает, надо отвечать.
— Сказывается старая привычка, — усмехнулась она. — Страсть ко всему, что блестит.
Прапорщик отпустил ее подбородок, стал снова ходить по комнате.
— Кто заказал самосуд над заключенной Гудзенко?
— Без понятия. Я спала.
— И не слышала, как избивали соседку?
— Меня саму избили.
Солодов снова подошел к воровке.
— Кто своровал золото?
Женщина помолчала, тихо ответила:
— Тот, кого избил надзиратель.
— Гудзенко?
— Золото своровала я.
Начальник поднял указательный палец, направил его прямо в лицо воровки.
— Значит, так. Будешь мне каждый день докладывать все о товарках.
— Не буду.
— Будешь.
— Не буду.
— Будешь! — Солодов стал хлестать ладонью Соньку по лицу, повторяя: — Будешь, сука… Будешь делать все, что я прикажу!
Сонька вытерла кровь на губах, усмехнулась:
— Жаль, что в этот раз вы, господин начальник, не предложили даме стул.
Прапорщик вернулся к столу, готовясь к какому-то сюрпризу, поднял голову.
— Значит, твоя фамилия Блювштейн?
— Софья Блювштейн.
— Завтра тебя, Софья Блювштейн, отвезут. Кой-кого увидишь.
— Господина, который интересуется мною?
— Про этого пока не знаю. А вот собственного мужа увидишь точно.
— Мужа? Он в тюрьме?
— В тюрьме таких уже не содержат. В соседнем — поселке. Он там вроде вольного поселенца.
Николай вновь конвоировал Соньку к бараку. Под ногами уже скрипел снег, было холодно и ветрено. Оба молчали до тех пор, пока начальственный барак не исчез за поворотом. Первым заговорил охранник.
— Я принес тюленьего жира. Через два дня синяки сойдут.
— Благодарю.
— Что тебе еще нужно?
— Пока ничего. Будет нужно, скажу.
Они дошли до арестантского барака, и Сонька скрылась за дверью.
На следующий день Соньку повезли в поселок вольных поселенцев в сопровождении двух охранников. Один сидел на вожжах, второй дремал рядом с воровкой.
Повозка, запряженная худенькой лошадкой, подпрыгивала на выбоинах и ямах, дремавший конвоир изредка во сне вскрикивал и просыпался. Воровка тоже подремывала, сонно наблюдая, как охранник лупцевал лошадь кнутом.
Этот поселок ничем не отличался от арестантского, в котором проживала Сонька. Те же деревянные бараки, те же люди, серые от одежды, погоды, жизни.
Повозка с Сонькой въехала на улицу, делящую поселок на две половины, и остановилась. Один из охранников сбегал в какой-то барак, но вскоре вернулся, махнул второму:
