Володя сел и вопросительно посмотрел на девушку:
— Разве я вам не поцеловал ручку на прощанье?
— Поцеловал. Но я хочу еще.
— Не понял. Издеваетесь, что ли, мадам? — возмутился парень.
— Вам не нравится целовать женщине ручку? — удивилась она.
— Целуй, — толкнул его в плечо «папенька». — Раз дочка просит, целуй.
Тот взял Сонькину руку, поцеловал.
— Славный мальчик, — тихо произнесла она и попросила: — А теперь выложи на стол то, что украл.
Кочубчик вспыхнул, но все-таки шепотом стал отпираться:
— Ничего не крал! Это наговор! Зовите полицию!
— Позову, — кивнула девушка. — Тебе это надо? — И опять же с улыбкой велела: — Украл — верни. Нехорошо воровать у своих.
— Свои — это кто?
— Свои — это я.
— Я вас понял. — Володя рассмеялся. — Хотел тикать, не вышло. — Неожиданно поинтересовался: — А вы кто, мадам?
Она помолчала, интригующе взглянула на штабс-капитана, неожиданно выложила:
— Сонька… Сонька Золотая Ручка.
Володя ошалело уставился на девушку:
— Ты — Сонька? Брешешь!
Она молчала, с улыбкой смотрела на красивого парня.
— Не верю. Чтоб Сонька — в Одессе? Не, брехня… Ты, говорят, все больше по заграницам да в Кацапии — Питере, в Москве.
— Доставай ворованное.
— Надо же… У самой Соньки спер… — Кочубчик послушно вынул из кармана кошелек, брошь, браслет. — Вроде все.
Сонька не сводила с него восхищенного взгляда.
— Все! — со злостью выкрикнул Володя. — Чего еще хочешь от меня?
— Хочу, чтобы отправился сейчас со мной.
— Куда?
— Покажешь свою Одессу, — ответила Сонька и поднялась. — Пошли, Кочубчик.
Сонька и новый ее знакомый одесский вор Володя Кочубчик прогуливались по набережной. Он о чем- то рассказывал гостье, показывал на море, на корабли, пришвартованные у причала. Ветер полоскал длинные волосы Соньки, она с нежностью заглядывала в глаза Кочубчика, по делу и без дела хохотала, подносила к своему лицу его узкую, по-женски утонченную ладонь.
Сонька и Кочубчик лежали на широкой постели в гостиничном номере Соньки. Воровка, опершись на локоть, влюбленно смотрела на парня, нежно гладила его по волосам, по лицу, по губам.
— Красивый.
— Все бабы так говорят, — ответил Володя.
— Сколько тебе лет?
— Много. Уже восемнадцать… А тебе?
— Мне? — Сонька усмехнулась. — Мне больше.
— Сколько?
— Больше… У меня уже две дочери.
Кочубчик даже приподнялся:
— Старуха, что ли?
— Не совсем, — воровка поцеловала его. — Хотя для тебя, может, и старуха. Давно воруешь?
— Даже не помню. Лет с семи, наверно.
— Отец с матерью тоже воровали?
— Не-е… Померли. Утопили их. А до этого жили богато. Лавка была своя, дом. И фамилия у меня была хорошая — Бромберг.
— Хорошая. Владимир Бромберг.
— Не-е, не Владимир. Отец с мамкой почему-то назвали меня Вольфом. Все одно, что собаку какую- нибудь или волка. Сам себя переиначил в Володю.
Сонька какое-то время печально любовалась им, произнесла:
— Плохо, что ты вор.
— Это как? — удивился Володя.
— Я — воровка, ты — вор. Нехорошо.
— Разве вор — это плохо? Мне, к примеру, нравится быть вором.
Воровка села, посмотрела ему в лицо.
— Со мной такого еще не было, Володя. Я влюбилась.
— А раньше что, ни в кого не влюблялась?
— Раньше было другое.
— А я все время влюбляюсь! Как увижу красивую, так и влюбляюсь. По десять раз на дню могу!
— Нет… Я как увидела тебя, поняла — все. Поняла, что встретила того, кого всю жизнь искала. И никому тебя не отдам!
Володя отодвинулся от нее.
— Сонька, ты чего? Совсем, что ли? Ты ж старая для меня!
Она проглотила оскорбление, тихо промолвила:
— Ничего, привыкнешь. Привыкнешь и тоже полюбишь. Я сделаю все, чтоб так было. Я буду любить тебя. Буду ради тебя жить. Ты мой единственный и желанный! — Сонька принялась страстно целовать молодое сильное тело.
В предвечернее время Сонька прогуливалась по Дерибасовской.
Шла в отдыхающей толпе, иногда останавливалась возле витрин магазинов, любовалась модной одеждой, украшениями в витринах ювелирных лавок, глазела на танцующих цыганят, выпрашивающих деньги.
Вечернее время в Одессе — это чтобы себя показать и на других пальцем потыкать.
Она заметила ярко освещенный кафешантан, через окно понаблюдала за танцующей азиатской красавицей, перед которой млел сплошь мужской зал.
И тут Сонька вдруг увидела, что больше всего дурел перед дивной красоткой ее возлюбленный Володя Кочубчик. Он вскакивал из-за стола, что-то орал, подбегал к танцовщице, падал на колени, целовал ей руки, совал под подол платья мятые купюры. Сонька осатанела.
Не помня себя, она ринулась в кафешантан.
Растолкав мужиков у входа, она на мгновение замерла посередине зала, наблюдая за танцовщицей и Кочубчиком, а потом вдруг рванулась на сцену.
— Сука паршивая!.. Шваль!.. Дешевка!
Озверев, она вцепилась в танцовщицу, стала бить ее ногами и царапать лицо, пытаясь стащить со сцены.
— Убью гадину!
Пораженный Кочубчик в первый момент онемел, затем бросился на помощь красотке.
— Сонька!.. Мама! — орал он. — Сбрендила, что ли? Сгинь, зараза!
Обезумевшая воровка тут же вцепилась в парня и начала лупить и его, не отпуская девицу.
В драку вмешались мужики. Они дружно скрутили Соньку и поволокли ее к выходу. Кочубчик, размахивая руками, что-то орал вслед, танцовщица рыдала, а мужики дотащили наглую воровку до дверей и силой вытолкнули на улицу.
