— Слушай, кнокарь! Кочубчика пасет филер. Видишь, вошел в зал? С тросточкой. Дело серьезное, надо Володьку предупредить. Где он?
Парень тупо и тревожно глянул в сторону господина с тростью, с ног до головы измерил недоверчивым взглядом штабс-капитана.
— А ты, босяк, Володьке кто такой — двоюродный папа или сосед через дорогу?
— Я родич, законник фартовый, блатарь козырный, козлятник кудлатый, пахан бугорный, накипь центровая! — выдал Горелов весь свой блатной запас.
У стремщика полезли глаза на лоб:
— Е-мое… Так бы сразу и сказал.
Он взял штабс-капитана под руку и буквально поволок к одной из закрытых дверей.
Перед дверью остановился, предупредил:
— Он здесь. В бухте.
— Где? — не понял Горелов.
Парень коротко заржал:
— Ну, в гареме. Куш сорвал, теперь гуляет.
— Один там?
Стремщик засмеялся еще громче:
— Не-е… Там компания! — и добавил: — Вообще-то, с Кочубчиком сейчас лучше не беседовать. Враз получишь по котлете.
— Пьяный, что ли?
— Вусмерть. — Вопросительно посмотрел на Горелова. — Войдешь?
— Открывай.
Стремщик толкнул дверь.
Это была довольно большая комната, выкрашенная в темно-красный цвет. Освещение было неярким, за столами сидели пьяные мужчины и молодые девицы, на небольшом помосте терзал скрипку уставший скрипач Беня Меерзон.
На вошедшего штабс-капитана никто не обратил внимания, он прошел на середину комнаты и увидел за одним из столов сильно пьяного Кочубчика в компании нескольких тоже пьяных девиц. Странно, но Володя сразу узнал Горелова. Схватил его за рукав, дернул изо всей силы к столу.
— Папашка! Откуда вынырнул, папашка? Рухай сюда! Как там мама?
Тут он не удержался на ногах и свалился на табуретку.
— Кто это? — захохотали девицы и стали с ходу обнимать незнакомого гостя. — Вова, это кто? Правда папашка? Твой? Или как? А мама?
— Папашка! — заорал тот, поднимаясь. — Папашка моей мамы! Соньки! А где мама Сонька, папашка?
— Она ждет тебя, Вова. Пойдем отсюда.
— Слыхали? Сонька ждет меня! Сама Сонька ждет!
— Какая Сонька? — визжали девицы. — Володя, Сонька — это кто?
— Сонька? Сонька — воровка! Сонька Золотая Ручка! — Кочубчик взял бутылку, налил, проливая мимо, во все стаканы на своем столе, перебрался к соседним столам. — Господа и дамы! Дамы и господа! Прошу выпить за Соньку Золотую Ручку! За самую знаменитую воровку! Кто не выпьет, тот мой враг! Сразу! Немедля! Ну, кто не пьет за Соньку?!
Штабс-капитан взял стакан, поднес ко рту, но пить не стал.
Кочубчик заметил это, решительно подошел к нему, крепко сжал стакан в руке Горелова.
— Выпей, мурло! За свою доченьку выпей, босяк! Выпей, тварь!
— Нельзя.
Володя заставил Горелова поднести стакан ко рту и стал лить вино сквозь его сцепленные зубы.
— Нельзя… Мне нельзя, — вырывался Горелов, стараясь выплюнуть вино. — Володя, не надо… Будет очень плохо, Володя. Я поклялся не пить!
Кочубчик все-таки вылил почти все вино в его горло, после чего запустил пустой стакан в стену.
— Бенька! — закричал скрипачу. — Меерзон! «Папиросы»! Для Кочубчика! Персонально!
Беня немедленно начал играть «Папиросы». Володя вальяжно вошел в свободный круг перед скрипачом, ударил ладонями по коленкам и стал самозабвенно и отрешенно исполнять только ему ведомый танец.
Штабс-капитан некоторое время тупо наблюдал за выкрутасами Кочубчика, затем взял бутылку с водкой, решительно наполнил стакан, с небольшим раздумьем поднес его ко рту и вдруг опорожнил до дна. Занюхал корочкой хлеба, удовлетворенно крякнул, поднялся и пустился в пляс вместе с Кочубчиком.
К двери Сонькиного номера подошли двое господ, одетых в строгие костюмы. Правда, их походка и манеры были далеко не аристократическими. Они огляделись, прислушались к звукам, доносившимся из номера. Через мгновение один из господ увесистым кулаком стукнул в дверь. Дверь открыла Сонька и, увидев незнакомых людей, отступила назад, не без страха в глазах спросила:
— Не ошиблись, господа?
— Мы, Сонька, не ошибаемся, — произнес первый, бесцеремонно входя в номер. — Привет тебе от Моти Бессарабского. Помнишь такого?
— Что нужно от меня Моте? — тревожно спросила воровка.
— Мы удивляемся на твой вопрос, Сонька. Папе лучше такой вопрос не слыхать.
— Общак?
— Моте нужно, чтоб твоя память была не короче твоих волос, Сонька, — ответил тот же господин. — Одесса слыхала, что ты сделала хорошую погоду на жирной малине.
— Это, парни, слухи. Так Моте и передайте. Общак будет, когда случится серьезный шармак.
Господа переглянулись.
— Мы Моте передадим, что ты, Сонька, начала курвиться раньше, чем появилась первая седина на твоей голове… — Они всем своим видом показывали, что уходить не спешат. — У воров есть детки, женки, семьи. Все хавать хотят. Нужно помогать. Соня. Сама ж к тому призывала!
Воровка помолчала, решаясь на что-то, неожиданно принялась стаскивать с пальцев перстни, кольца. Сняла с шеи цепочки с изумрудными вкраплениями и молча протянула гостям.
Те на глаз оценили стоимость золота, старший заметил:
— Мало, Сонька. Ты на балу обчухала дамочек тысяч на пятьдесят, не меньше.
Она направилась в спальню, мужчины шли за ней. Воровка достала из ящика прикроватной тумбы две броши и не очень дорогое колье.
— Больше нет.
— Ходят разговоры, что Володька Кочубчик уже две ночи не выходит из картежной хаты. Может, он спускает в дым тобой прихваченный товар? Скажи, Сонька, и мы будем иметь с Кочубчиком очень интересный и долгий разговор.
— Нет, — покрутила она головой. — Кочубчик тут ни при чем.
Один из господ подкинул на ладони полученные цацки, кивнул напарнику. Они двинулись к выходу, на пороге старший остановился, внимательно посмотрел на воровку.
— Смотри, сестра, не наколись на дурной мессер. Кочубчик — гнилой вшиварь.
И они покинули номер.
День был жарким, припекало южное солнце, от духоты не спасал даже легкий морской ветерок. Сонька, одетая в легкое белое платье, с кружевным зонтом в руке, вышла из гостиницы, махнула одной из дежуривших пролеток. Та тут же подкатила, извозчик предупредительно помог Соньке забраться на сиденье, и повозка понеслась по булыжной тряской улице.
Девушка оглянулась, увидела, как из гостиницы быстро вышел мужчина, также махнул извозчику, и экипаж двинулся вслед за пролеткой Соньки.
Воровка стояла среди могил почивших здесь иудеев, тихо плакала, растирая по лицу обильные
