— Передай, чтоб не беспокоились, — ответила Михелина. — Пусть Соньку быстрее выдергивают.
— Воров в Питере много, — усмехнулся Феклистов. — Они и Соньке помогут, и за тобой глаз держать будут.
…Когда младший полицейский чин вышел из калитки и направился к поджидающей его повозке, из темноты к нему бросились сразу четыре филера, заломили за спину руки и потащили к своим экипажам.
Удивленный извозчик даже привстал на козлах, глядя на диковинную картинку.
Из калитки за происходящим наблюдал также и привратник Семен.
Когда после ресторана экипаж с Таббой и Катенькой подкатил к дому на Васильевском и девушки направились к своему парадному, из темного угла возник прапорщик Глазков.
От неожиданности они даже вскрикнули.
Илья приложил руки к груди.
— Не пугайтесь, бога ради. Я ничего дурного вам не сделаю.
— Вы уже дурно поступаете, карауля нас здесь.
— У меня к вам, мадемуазель, крайне спешное дело. Но это крайне конфиденциально.
— Жди там, — кивнула артистка прислуге, повернулась к Глазкову: — Вы мне надоели!
— Простите меня, но я окончательно пришел к решению помочь вашей маменьке.
Девушка пожала плечами.
— Помогайте, я тут при чем?
— Вы должны неким образом поспособствовать мне.
— Поспособствовать?.. Что вы имеете в виду?
— Я обеспечу ей побег, найму верного извозчика, чтобы убраться от Крестов подальше, но я решительно не могу предоставить ей убежище. Я живу с папенькой и маменькой, в гостинице же останавливаться крайне рискованно.
Катенька стояла под аркой дома, издали наблюдала за происходящим.
— Вы полагаете, что Сонька может остановиться у меня? — крайне удивилась Табба.
— Именно так.
— С ума сошли?
— Почему?.. Она ваша мать.
— Что вы знаете о ней и обо мне?
— Ничего не знаю. Но в такой момент вы не можете от нее отстраниться. Ее могут отправить на каторгу.
— Не привыкать. Она была уже там.
— Тем более!.. Помогите же своей матери!
— Послушайте, вы! — Лицо бывшей примы стало бешеным. — Мать — не та женщина, которая рожает, а которая доводит своих детей до ума! Моя мать — кукушка!.. Родила — выбросила, родила — выбросила! Именно по ее вине я изгнана из театра, пою в каком-то паршивом кабаке, каждую минуту боюсь, что меня вышвырнут из квартиры, улыбаюсь каким-то пьяным кретинам! И если вы считаете, что я обязана чем-то этой выжившей из ума воровке, то глубоко заблуждаетесь! Ничем, никогда, ни за что! Поэтому ступайте вон и больше не смейте являться ко мне, иначе я сообщу в полицию, и вы загремите на Сахалин вместе со своей протеже!
Прапорщик потрясенно смотрел на разъяренную девушку, затем низко склонил голову, прошептал:
— Простите великодушно, — и зашагал прочь.
Табба смотрела ему вслед и, когда тот почти уже дошел до перекрестка, чтобы завернуть за угол, громко окликнула его:
— Подождите!
Глазков остановился, неуверенно оглянулся.
— Подойдите!
Когда прапорщик приблизился к девушке, она с прежней резкостью взяла его за лацкан одежды, жестко сообщила:
— Хорошо, я подумаю. Дайте мне сутки. Но это будет первый и последний раз. Слышите — первый и последний.
— Благодарю вас, — улыбнулся Илья и поцеловал артистке руку. — Я крайне редко буду надоедать вам.
…Табба и Катюша поднялись на свой этаж, вошли в квартиру, и прима прямо с порога распорядилась:
— Достань из буфета бутылку вина.
— Зачем? — удивилась прислуга.
— Затем, что хочу забыть всю эту кабацкую грязь!
— Но вас ведь принимали там восторженно.
— Ты не расслышала?.. — разозлилась артистка. — Вина!
Пока она сбрасывала с себя верхнюю одежду, Катюша вернулась с распечатанной бутылкой и бокалом. Налила до краев, подала хозяйке.
Табба взяла вино, выпила медленно, с удовольствием.
— Еще.
— Но…
— Еще!
Девушка покорно наполнила фужер снова, и Табба опорожнила его до самого донышка. Сказала прислуге:
— Ко сну подашь еще одну бутылку.
Воры — Артур и Улюкай — сидели в закрытой повозке на другой стороне Фонтанки и отсюда наблюдали за домом Брянских. Видели редких прохожих, проезжающие экипажи, запертые ворота особняка, стоявший поодаль тарантас с филерами.
В доме же вовсю шла подготовка к встрече кузена Андрея на Николаевском вокзале.
От раннего прохладного утра и нервного напряжения Михелину и Анастасию бил мелкий озноб. Они, одетые в роскошные платья, в нервной суете передвигались по комнате, производя последние приготовления и на ходу перебрасываясь рваными репликами.
— Андрей, думаешь, будет рад мне? — Воровка напряженно улыбнулась.
— Конечно, — удивленная таким вопросом, хмыкнула княжна.
— А если он узнает, что я воровка?
— Не говори глупости! Ты ведь ничего у меня не своровала?
— Не своровала, потому что люблю тебя.
— А если б не любила?
— Тогда б точно своровала! — хохотнула Михелина. — Тут прямо-таки глаза разбегаются.
Княжна вдруг остановилась.
— А почему так?
— Что? — не поняла воровка, тоже замерев.
— Почему ты вообще стала воровать?.. Из-за мамы?
— Не только… Жизнь такая была.
— Какая?
— Паршивая.
— А если жизнь изменится?
— Как она может измениться, если мать в тюрьме?
— Мать из тюрьмы выйдет, ты выйдешь замуж за Андрея. Вот и не надо будет больше воровать!
Воровка подумала, поправила на худых плечиках платье.
— Наверно, ты права. Но до этого надо еще дожить…
— Доживем. Встретишь Андрея, он мужчина и обязательно что-нибудь придумает.
