извозчики.
Рынок жил своим обыденным распорядком — кто-то что-то продавал, кто-то, торгуясь, покупал, дрались пьяные бродяги, дурили православных цыгане, показывал дрессировщик номера с поющим петухом, хвастались своим товаром крестьяне, гонял по кругу холеную лошадь парень в красной рубахе.
Бросались в глаза многочисленные калеки-нищие в солдатской форме и с наградами.
В одном закутке вдруг возникла драка — несколько мужиков в черных рубахах до крови били визжащего и пытающегося скрыться иудея.
Воровка какое-то время постояла еще в раздумье, затем решительно направилась к повозкам.
К ней тут же двинулись игривые извозчики, стали завлекать.
— Куда симпатичная желает?
— Прокачу с ветерком аж до свадьбы!
— Барышня, садитесь! Никто еще не жаловался, все только в довольстве!
— Лошадка маленька, да удаленька, повозка низкая, но звонкая, извозчик бородатенький да проворненький!.. Самый ловкий и самый дешевый извоз!
Хозяин расписной повозки, приговаривающий эти завлекаловки, и в самом деле был юркий, бородатый, с быстрыми, бегающими глазками. Повозка же его отличалась от всех разрисованностью и легкостью.
Мужичок приглянулся Михелине больше прочих, она махнула ему.
— В Вильно поедешь?
— А почему не поехать? — пожал плечами тот. — Лишь бы барышня дорогу денежками выстелила!
— Выстелю, не обижу, — кивнула та и забралась в повозку.
— Денежки и в самом деле есть? — сощурился извозчик. — А то как бы потом другим делом не пришлось расплачиваться.
Девушка достала из кармана сотенную купюру, показала ему.
— Этого хватит?
— Хватит, красавица, еще и лишку останется. Как раз на овес. — Извозчик забрался на свое седалище, ударил лошадку кнутом, и повозка тряско тронулась с места. — Пошла, веселая! Пошла, Алиска!
— Куда погнал, Лукаш? — крикнул ему вдогонку один из кучеров. — Не на Псков опять, часом?
— Не закудыкивай, мать твою! — оглянулся тот. — А то как бы колесо не вывернулось!
— А почему на Псков? — насторожилась девушка.
— Шутки у них такие, мать бы их ломом!
— А сколько ехать до Вильно?
— До Вильно? — переспросил Лукаш. — Ежели конячка не притомится, к послезавтрашнему полдню, може, и поспеем.
— А если притомится?
— А мы ей овса на ваши денежки подкупим, и она побежит половчее паровоза!
Девушка откинулась на спинку сиденья, вытянула набрякшие ноги и прикрыла глаза.
— А чего ж одна путешествуете? — оглянулся Лукаш. — Без папеньки, без маменьки?
— К ним как раз и еду, — сквозь дремоту бросила Михелина.
Повозка уносила ее из мрачного каменного города, где в любой момент ее могли схватить и где осталась ее мать.
Глава одиннадцатая
Чужие
Лицо младшего полицейского чина было синим от побоев. Он с трудом сидел на табуретке, заплывшими глазами смотрел на следователя.
Гришин также не сводил с Феклистова глаз, ковыряясь мизинцем в зубах.
— Ну, так и зачем ты явился в полночь в дом княжны?
— Из интереса, — попытался ухмыльнуться полицейский. — Хотелось увидеть, как живут баре.
— Увидел?
— Увидел, хорошо живут.
— А еще что ты там увидел?
— Барыню. Красивую, глаз не отведешь, — снова ухмыльнулся Феклистов.
— А окромя барыни?
— Не помню. Много всякого народу там.
— Воровку молодую видел?
— Барыню, что ли?
— Барыня, по-твоему, воровка?
— А то как же!.. Разве можно такие хоромины отгрохать, не воруючи?
Следователь устало сдавил виски ладонями, откинулся на спинку стула, посидел какое-то время молча.
— На воровскую хавиру зачем ходил?
— Не ходил.
— Шпики выследили тебя.
— Не того выследили. Клянусь, ваше благородие.
Егор Никитич поднялся, подошел к допрашиваемому, взял его за подбородок, повернул к себе.
— Значит, сидел здесь, все слышал, писал, а потом ворам все доносил?
— Не было такого, ваше благородие.
— Что воры замышляют по Соньке?
— Не могу знать.
— Говори, что они замышляют? — Гришин стал сжимать разбитый подбородок Феклистова. — Говори, сучонок!
— Клянусь…
— Они хотят устроить ей побег?.. Как?.. Когда?
— Ваше благородие…
Егор Никитич изо всех сил сжал окровавленный подбородок.
— Сначала ты побежал к ворам, потом отправился в дом Брянской. Зачем?
— Я уже сказал, ваше благородие…
— Зачем?.. Говори, зачем?
Младший полицейский чин, теряя сознание, обмяк, стал медленно сползать с табуретки и тут же получил сильный удар ногой от Гришина.
— На дыбу! — заорал Егор Никитич двум палачам, выглянувшим из пыточной. — Ломать кости, пока паскуда не скажет все, что нужно!
Мужики подхватили жертву, вытащили из следственной комнаты, и скоро из-за двери послышался душераздирающий, нечеловеческий крик.
Гришин сидел на своем стуле, обхватив голову и крепко сжав ладонями уши.
Дорога была ухабистая, лесистая, лошаденка довольно уже притомилась, мужичок изредка похлестывал ее, поглядывая на задремавшую девушку.
Когда въехали под плотный лесной шатер и день вдруг сменился едва ли не сумерками, Михелина открыла глаза, с тревогой спросила:
— Где это мы?
— Как это «где»? — хихикнул мужичок. — В лесу! — Оглянулся, предложил: — Ножки панночка не желает размять?
