— Самую малость, барыня.
— Что ты сказала?!
— Нет, вы не располнели, — быстро исправилась девушка. — Платье слегка село от стирки.
В дверь постучали, и тут же в комнату просунулась голова Арнольда Михайловича.
— Зал под завязку, господа ждут вашего выхода, мадемуазель.
— Закройте дверь! — бросила Табба.
— Что с вами, мадемуазель?
— Ничего. Не вламывайтесь, когда дама одевается! — взорвалась артистка и силой захлопнула дверь.
— Зачем вы так? — удивилась Катенька. — Он может уволить.
— Не уволит! — ответила Табба. — Он на мне деньги зарабатывает! — И распорядилась: — Налей вина!
Катенька послушно достала из корзиночки бутылку, наполнила фужер, прижалась спиной к двери, чтоб никто не вошел.
Прима выпила вино, распорядилась:
— Кликни Изюмова.
— Сейчас.
Прислуга открыла дверь, пальцем поманила находящегося вблизи артиста.
— Вас зовут.
Тот торопливо вошел, с готовностью остановился перед примой.
— Слушаю вас.
— Полковника… ну, с Георгиями!.. в зале не заметили?
— Сидят, ждут вашего выхода.
— Передайте ему, что после выступления я желаю его видеть.
— Как скажете, мадемуазель, — покорно произнес Изюмов, побледнев.
Артистка надела на лицо маску, бросила на себя взгляд в зеркало и толкнула дверь.
Проходя мимо кабинета хозяина, увидела приоткрытую дверь, быстро вошла туда. Огляделась, прошлась руками по столу, выдвинула ящик, увидела там дорогие, в бриллиантах, часы и револьвер. От неожиданности вздрогнула, тем не менее взяла часы, сунула их в скрытый карман юбки и покинула комнату.
Пианист ударил по клавишам, и зал всколыхнулся от аплодисментов.
— Несравненная «Ночная лилия»! — объявил Арнольд Михайлович.
Сонька, обмотав ножовку тряпкой, чтоб не было слышно скрежета по металлу, стояла возле окна на табуретке и, с трудом дотягиваясь до оконной решетки, подпиливала один из прутьев. От усталости или от шагов за дверью замирала, выдерживала паузу и снова принималась за ножовку.
Пальцы немели, покрывались кровавыми пузырями, металл нагревался, скрежет иногда был слишком слышен, и тогда воровка поливала ножовку водой и снова принималась за работу.
За темным окном глухо обозначали себя собаки, звенел колокольчик ночного обходчика, отбивали время часы на Петропавловке.
Никанор тяжело поднялся с постели, накинул на себя плед, нащупал ногами шлепанцы и направился к двери. От слабости его маленько занесло, но старик удержался и вышел в коридор.
Добирался до комнаты Кочубчика почти на ощупь — свет везде был погашен. Время от времени останавливался, борясь с кашлем и одышкой, и шагал дальше.
В комнате Володьки горела оплавленная свеча, и по этой причине было довольно светло.
Дворецкий остановился на пороге, посмотрел на храпящего вора.
Тот, похоже, выпил более чем достаточно, поэтому спал крепко, сотрясая воздух тяжкими всхлипами. На прикроватной тумбочке стояли две пустые водочные бутылки, наломанный кусками хлеб, очищенная луковица, кусок почерневшего мяса.
Старик подошел к Кочубчику поближе, не совсем понимая, что он должен сделать. Взял со стола большой источенный нож, примерился на вора, но затем передумал и положил его на место. Осторожно вытащил из-под головы Кочубчика подушку, отчего тот замычал и зашлепал губами, потом затих.
Никанор поднял подушку, нацелился ею на лицо вора и тут же навалился на него. Володя задергался, закрутился, спьяну что-то едва слышно мычал сквозь подушку, но дворецкий не отпускал, продолжал душить его, вкладывая все силы, всю ненависть, всю обиду…
Через минуту Кочубчик перестал дергаться, старик поднялся, постоял какое-то время, прислушиваясь, перекрестился и пошел к двери.
…От фонарей на улице было довольно светло.
По Фонтанке тяжелым неровным шагом передвигался странный человек, завернутый в плед.
С Фонтанки завернул за угол, прошел еще несколько кварталов и остановился перед полицейским участком.
Полицейский при входе спросил:
— Чего надобно?
— К дежурному.
Старик вошел в помещение, увидел вдалеке приоткрытую дверь, двинулся к ней.
Дежурный поднял от писанины голову, удивленно уставился на ночного визитера.
— Я только что задушил… — едва слышно промолвил старик.
— Кого? — Полицейский даже приподнялся.
— Не знаю. Наверное, человека… если можно так его назвать.
Изюмов, стоя в темном проеме дверей ресторана, видел, как Табба, придерживаемая полковником и не снявшая маски, села в карету, после чего рядом с ней расположился сам георгиевский кавалер, и экипаж резво взял с места.
На второй повозке укатила Катенька.
Артист покинул укрытие, пересек зал, в котором все еще не утихло веселье, зашел за занавес, постучался в дверь хозяйского кабинета.
— Войдите, — раздался в ответ голос.
Изюмов переступил порог, с природной робостью попросил:
— Мне важно с вами поговорить, Арнольд Михайлович.
Тот отложил бумаги, с неудовольствием уставился на артиста.
— Прямо сейчас?
— Да. Это крайне важно.
Хозяин тяжело вздохнул, согласно кивнул.
— Если можно, покороче.
— Я относительно мадемуазель Таббы.
— Слушаю вас.
— Она уехала в экипаже с полковником Икрамовым.
— Допустим. Вас это беспокоит?
— Это должно беспокоить вас. Так сказать, моральное обличие ваших работников.
— Это все? — раздраженно спросил Арнольд Михайлович. — Если все, я вас больше не задерживаю.
— Нет, не все. — Изюмов был настроен крайне агрессивно. — Вам известны родственные связи мадемуазель?
— Что вы имеете в виду?
— Вам известно, что ее мать — знаменитая Сонька Золотая Ручка?
— Да, я читал подобную глупость в газетах. Что дальше?
— Вы не боитесь за репутацию вашего заведения?
Лицо хозяина побагровело, он резко встал.
