позволите ли разделить ваше одиночество?
Пан удивленно посмотрел на него, с иронией заметил:
— Вообще-то я люблю одиночество, и если разделяю его, то исключительно с дамами.
— Тем не менее мне бы хотелось провести какое-то время с вами за одним столом, — не сводя с поляка глаз, густым баритоном попросил поэт. — Позволите?
Тобольский без особого желания кивнул на свободный стул, поэт сел, бросив подошедшему половому:
— Кофе. — Поставил локти на стол, внимательно посмотрел в лицо Тобольскому. — Мы с вами знакомы.
— Да, я вас помню, — ответил тот.
— Я — поэт.
— И это я знаю.
— Вы мне нужны.
— Вы мне нет.
— Вы нужны нашему общему делу.
— У нас с вами не может быть общих дел, — коротко и жестко ответил Тобольский.
Марк откинулся на спинку стула, снова какое-то время внимательно смотрел в бесстрастное лицо поляка.
— Однажды я забрался к вам в карман, вытащил из него гостиничную визитную карту и выкрал в вашем номере бумажник с серьезной суммой.
— Мне и это известно, — кивнул пан Тобольский, наливая себе вина.
— Почему вы не заявили в полицию?
— Зачем?.. От украденного я беднее не стал, а лишний скандал мне совершенно ни к чему. — Пан сделал глоток. — Любопытно, зачем вы все это проделали, тем более впутав в историю прелестную девушку.
— Мне необходимо было обратить на себя ваше внимание.
— Таким образом?
— Да, таким образом. Простое знакомство мне ничего не дало бы. Мне нужен был скандал.
— Но он не получился.
— К сожалению. Тем не менее я сижу с вами за одним столом.
— Без моего приглашения, — засмеялся пан.
Половой принес кофе и удалился. Рокотов сделал глоток, глаза его светились.
— Хорошо, я иду ва-банк.
— Если не боитесь.
— В этой жизни я вообще ничего не боюсь. — Поэт снова отпил кофе. — Я — поэт. Известный, модный поэт. Это мое призвание… Так я думал до недавнего времени. Теперь же все переменилось. Поэзия, искусство, культура — все пустое. Пошлое, ничтожное НИЧТО!.. Тем более в такое время, когда на кону судьба Отечества! Скоро грянет война, скоро падет трон, скоро день станет ночью!.. И это потому, что все сгнило, истлело, развалилось!.. Нет больше страны!.. Нет народа! Нет будущего!.. Поэтому надо силой уничтожить эту систему. Надо бунтом поднять народ! Надо сжечь и пустить все в прах! Надо строить будущее… Да, на крови, на жертвах, на несчастьях! Но это будет новая, другая Россия!.. Это будет то Отечество, которым я буду гордиться и которое проложит путь грядущим поколениям. Поэтому некогда ждать, нельзя терпеть! Надо действовать сегодня, сейчас, немедленно!
Закончив речь, Рокотов продолжал смотреть на Тобольского все теми же пылающими очами.
— Однако, — качнул головой Тобольский, налил вина, выпил. — И что же, вы решили на поэзии поставить крест?
— Да, именно так. Во имя будущего, во имя истории.
— Жаль, — сказал печально поляк. — Жаль, что свой талант вы готовы променять на некую химеру.
— Знаете, — поэт нагнулся к пану, взял его руку, — я выбился из самой простой семьи. Я — смерд!.. Но судьба улыбнулась мне. Я стал знаменит!.. Меня знают, мной восторгаются, в меня влюбляются. Но мне не нужны ни слава, ни деньги, ни женщины! Нет, вру! Деньги нужны. Но не мне! Для дела! Для великого будущего дела!
— Я вам для этого понадобился? — усмехнулся Тобольский.
— Да, именно для этого. Потому что вы, как и я, не состоялись в этой жизни. Вы в своем. Я в своем! Признайтесь, вы счастливы?
Пан убрал руку поэта, рассмеялся.
— Посмотреть со стороны, между нами любовные отношения.
— Господин Тобольский, вникните в мои слова: мы можем быть счастливы только в одном — в будущем нашего Отечества.
Пан закурил, выпустил густое облако дыма, с прищуром посмотрел на поэта.
— Вы входите в какую-нибудь организацию?
— Да. «Террор во имя будущего». Нам катастрофически не хватает средств. Иногда приходится воровать самым недостойным образом.
— Я это почувствовал на себе. — Тобольский снова помолчал под внимательным взглядом поэта, кивнул. — Дайте мне несколько дней, я подумаю.
Рокотов поднялся, склонил голову, скрыв под длинными волосами лицо.
— Благодарю вас, — и двинулся к выходу.
— Минуточку, — остановил его пан.
Тот вернулся к столу, Тобольский с усмешкой поинтересовался:
— У вас действительно роман с мадемуазель Бессмертной?
— Это у нее со мной роман, — ответил поэт. — Мне же она понадобилась исключительно для добывания денег.
— В таком случае просьба. Не ломайте девушке судьбу. У нее должно быть достойное будущее.
— Приму к сведению, — ответил поэт и вдруг нервно спросил: — Можете ответить мне честно?
— Попытаюсь.
— Это правда, что госпожа Бессмертная — дочка Соньки Золотой Ручки?
— Неожиданный вопрос. Зачем вам это?
— Просто так. Праздное любопытство.
Поляк поколебался, затем мягко прикрыл глаза.
— Не верьте глупостям и сами не распространяйте их.
— Благодарю за совет. — Рокотов склонил голову и быстро ушел.
Роскошная белая карета, запряженная четырьмя белыми лошадьми, подкатила к воротам дома князя Брянского. Извозчик в богатой ливрее соскочил с козел и нажал кнопку звонка.
Из калитки показалась полуиспуганная физиономия привратника Семена, извозчик крикнул ему:
— Открывай! Французские барышни прибыли!
Ворота были немедленно отворены, экипаж вкатил во двор, и из кареты вышла сначала Сонька, затем Михелина.
По ступенькам дома нм навстречу не спеша спускалась Анастасия в сопровождении Никанора.
Сонька с улыбкой подошла к девочке, протянула руку в кружевной перчатке.
— Здравствуйте, мадемуазель Анастасия, — сказала она по-французски. — Меня зовут мадам Матильда. Я ваша двоюродная тетя.
Анастасия сделала книксен, также по-французски ответила:
— Очень приятно. Я рада вашему приезду.
После смерти отца девочка похудела, вытянулась, как-то повзрослела.
Сонька повернулась к Михелине, представила ее:
— Моя дочь, ваша кузина Мари.
Девочка снова сделала книксен, протянула Михелине руку. Та в ответ протянула кулачок, в котором
