— Разумеется!
Девочка счастливо улыбнулась, повернулась к Михелине.
— Ты пойдешь с нами в театр?
— Я не люблю оперетту, — повторила дочка слова матери.
— Но ради меня. К тому же я очень хочу, чтобы ты увидела нашу самую знаменитую приму!
Михелина повернулась вопросительно к Соньке.
Та обреченно усмехнулась, согласно кивнула.
— Конечно, мы пойдем в театр и посмотрим на русскую приму.
— Прекрасно! — ударил в толстые ладони Василий Николаевич и предупредил на ушко француженку: — Но на этот раз я буду с женой.
— Буду рада с ней познакомиться, — склонила голову та.
В оперетте давали «Летучую мышь» Штрауса.
Зал был не просто переполнен, но являл собой собрание самой модной, самой изысканной, едва ли не самой светской публики. Дамы блистали нарядами и украшениями, мужчины, в черных фраках и белоснежных сорочках, держались излишне торжественно и чопорно. Большинство из присутствующих знали друг друга, поэтому, рассаживаясь по местам, раскланивались, улыбались, пожимали руки.
Жена полицмейстера, как и следовало ожидать, была длинная, тощая, с крупными зубами и маленькой головкой, венчавшей длинную морщинистую шею.
Директор театра Гаврила Емельянович собственной персоной присутствовал при вхождении публики в зал. Приветствовал знакомых улыбкой или рукопожатием, раскланивался, иногда велел билетершам помочь кому-то из гостей разобраться с местами.
Сам полицмейстер поздоровался с директором, был излишне суетлив, рассаживал женщин по своему усмотрению, в результате чего оказался между супругой и Сонькой. Михелина и Анастасия сидели рядом, и княжна не выпускала из своих ладошек руку «кузины».
Василий Николаевич оглянулся, приподнялся, поздоровался с почтенным генералом, сидевшим сзади, представил:
— Сестра покойного князя Брянского, госпожа Матильда.
Сонька оглянулась, достойно склонила голову, приветствуя генерала и его супругу.
— Примите наши искренние соболезнования, мадам, — произнес генерал по-русски.
— Она из Франции, — объяснил полицмейстер. — Ни бельмеса по-русски.
— Немного бельмеса по-русски я знаю, — неожиданно ответила на русском воровка. — Только с большим акцентом.
Полицмейстер расхохотался, ударил в ладоши, легонько толкнул хмурую жену.
— Вот те раз!.. А я ломаю язык!.. — И повернулся к Соньке: — Вы замечательно изъясняетесь на нашем.
— Благодарю.
Пошел занавес, зал потонул в аплодисментах, свет постепенно погас.
Василий Николаевич нащупал руку Соньки, крепко сжал. Она деликатно убрала ее. Сидевшая рядом с ней Михелина заметила движение полицмейстера, заговорщицки улыбнулась матери.
Сцена озарила зал декорацией, костюмами, музыкой, и публика снова зашлась аплодисментами.
— Сейчас ты ее увидишь, — прошептала Анастасия Михелине.
— Кого?
— Мадемуазель Бессмертную… Я в нее влюблена!
«Кузина» благодарно кивнула, еще больше напряглась, направила все свое внимание на сцену.
Зал принимал происходящее на сцене легко и с воодушевлением.
Все ждали Таббу.
И когда она появилась — уверенная в себе, в дивном костюме, улыбающаяся и сияющая, — зал буквально вздрогнул от оваций.
Сонька аплодировала дочери спокойно и несколько отстраненно. Михелина смотрела на Таббу полуобморочными глазами, не аплодировала, и неожиданно по ее щеке поползла слеза.
Анастасия заглянула ей в глаза, шепотом спросила:
— Как?
— Браво… — тихо ответила та.
— Я ее люблю.
Спектакль закончился, публика неторопливо покидала места, двигаясь в сторону выхода. Полицмейстер пробивался вперед, защищая мощным телом дам, и радостно смотрел на Соньку, улыбаясь.
— Ну, как вам наша прима?
— Отлично, — ответила по-русски та.
— А я о чем говорил?! — Василий Николаевич повернулся к жене, радостно сообщил: — Даже француженку прошибло нашей Бессмертной! — и громко заявил: — Сейчас идем за кулисы, мадемуазель ждет нас.
— Нет-нет, — подняла руки Сонька. — Это ни к чему… Мы устали и хотим отдохнуть!
— Но я обо всем договорился! — возмутился полицмейстер. — Нас ждут!
— Нет, — стояла на своем Сонька. — Возможно, в следующий раз. А сейчас в отель… Мари, ты согласна со мной?
— Как скажешь, мамочка.
— Я прошу вас, — вмешалась Анастасия. — Просто умоляю. Мне так хочется посмотреть на мадемуазель вблизи. Окажите мне такую любезность, мадам.
— Ребенок просит, — развел руками Василий Николаевич. — Ну вы просто железная дама!
— Хорошо, — сдалась Сонька. — Будем считать, что я согласилась.
Их провели тесными и слабоосвещенными кулисами, сзади топтались двое полицейских, неся огромную корзину цветов. Мимо проносились артисты в костюмах и без, шныряли какие-то люди, неся охапки костюмов, разбирали декорации рабочие.
Позади полицмейстера и компании скромно топтался артист Изюмов в сценическом костюме.
Наконец компания вышла в длинный коридор, их провели до гримерки Таббы, и полицмейстер, взволнованно оглянувшись на свой «выводок», постучал в дверь.
— Войдите, — раздался голос.
Михелина инстинктивно вцепилась в руку матери, та с пониманием улыбнулась ей, и в это время Василий Николаевич толкнул дверь.
— Па-азвольте?
Табба, похоже, ждала гостей, поэтому была в сценическом костюме. Она поднялась навстречу.
— Пожалуйста, заходите.
Грим-уборная была небольшая, несколько тесноватая, заваленная костюмами и цветами, поэтому прибывшие с трудом разместились, и в первых рядах оказались Михелина и Анастасия.
В открытых дверях промелькнуло лицо Изюмова.
— Я не на фронте, мадемуазель! — глуповато выкрикнул он. — Меня оставили в театре-с!
Прима с презрением отвернулась от него, перевела взгляд на поклонников.
Жена полицмейстера стояла рядом с Сонькой, и лицо ее, кроме сонного неудовольствия, ничего более не выражало.
Корзину с цветами полицейским удалось водрузить так, чтобы она не мешала, и прима пошла вдоль стоявших, по очереди подавая каждому руку и не снимая улыбки с лица.
— Очень приятно… Милости прошу… Очень приятно… — заученно повторяла она.
— Прелестная мадемуазель Табба, — пророкотал полицмейстер. — Желая избежать вашего неудовольствия столь шумным визитом, считаю необходимым объяснить следующее…
Табба стояла напротив пришедших, устало и равнодушно оглядывая их. Неожиданно что-то привлекло ее в Михелине, в ее взгляде, она даже сощурила глаза, но тут же отвела их.
