Лев Петрович помолчал, сокрушенно мотнул головой:
— Мне, Мирон Яковлевич, ловить Соньку как-то не с руки. Она ведь меня по Ялте знает. Засечет и сразу в бега!
Миронов обнял его, похлопал по плечу:
— Усы приклеишь, бородку нацепишь — ни одна собака не признает! Тут бы тебе какую-нибудь напарницу подыскать, Лев Петрович.
— Есть одна такая.
— Кто?
— Чалилась с Сонькой на прошлой каторге. Некто Груня Гудзенко. Вот ее и призову за компанию. Она-то воровку не хуже меня знает!
Самоед смотрел на поручика с хитрым недоверием и усмешкой.
— Безать нельзя… Оцень нехорошо безать.
— Почему? — спросил Гончаров.
— Поймают — бить тебя будут.
— Не поймают.
— Не поймают — меня бить будут.
Никита взглянул на закрытую дверь барака, подступил к самоеду поближе, показал на стоявшие в углу бутылки в деревянном ящике.
— Видишь водку?
— Оцень визу.
— Хватит этого?
— Мало этого. Деньги есце.
— Сколько?
— Много. Нарты готовить надо. Собак есце купить надо. Детей и зену кормить надо. Много денег давай.
Поручик достал из портмоне две сотенные, протянул самоеду.
— Больше у меня нет.
— Больсе не надо, — ответил тот, пряча деньги. — Водку тозе давай.
— Бери.
Самоед с трудом поднял ящик с водкой, поставил у порога.
— Ваня знает, цто будес безать?
— Ваня знает.
— Нацальнику скажет?
— Не скажет. Будет молчать.
Самоед хитро погрозил пальцем.
— Сказет. Руский слабый. Как сильно бить будут, все сказет… И Николая тозе тогда будут бить сильно.
— Ты Николай, еще хочешь денег? — с раздражением спросил Гончаров.
— Николай больсе денег не хоцет, — ответил тот. — Николай хоцет, цтобы Ваня скусал свой язык.
— Хорошо, — кивнул поручик. — Ваня скушает свой язык!.. Обещаю.
Самоед снова взял ящик с водкой, поинтересовался:
— Когда безать?
— Этой ночью. Когда луна спустится к горизонту.
— Верно, нацальник. Когда луна спускается, дорога становится прямой, — он толкнул спиной дверь и вывалился в коридор.
— Иван! — позвал Гончаров.
Тот вошел, вытянулся в струнку:
— Слушаю, ваше благородие.
— Ты слышал, о чем шла речь?
— Так точно, ваше благородие. Краем уха!
— Понял, чего боится самоед?
— Сам этого боюсь.
— Я свяжу тебя, изобью. И никто ни о чем не догадается.
— Бить следует, ваше благородие, крепко. Чтоб никто не сумлевался!
— Да уж постараюсь. — Никита достал из бумажника пятьдесят рублей. — Это тебе за мордобой. — Поручик погрозил солдату. — Только не подведи, Ваня… Я-то сбегу, а вот самоеда могут забить до смерти.
Ночь выдалась на удивление темной и ветреной. Местами вскидывались заполошным лаем собаки, лай катился по спящему поселку и постепенно нехотя, лениво затихал. Луна терялась в облаках, временами показывалась, недоуменно смотрела вниз и тут же вновь пряталась в рваном бурлящем месиве.
Иван лежал в предбаннике барака крепко избитый, связанный толстыми веревками. От боли он стонал, пытался что-то произнести, но кляп, туго вбитый в рот, не давал ему такой возможности. Самоед Николай стоял рядом с ним, смотрел на несчастного то ли с любопытством, то ли с жалостью, качал головой, тихо бормотал:
— Нехолосо… Сибко нехолосо…
Наконец из комнаты вышел поручик, бросил на нарты вещмешок, винтовку, подошел к солдату. Тот попытался что-то произнести, однако Никита только сильнее вдавил кляп меж зубов, попросил:
— Потерпи, Ваня… За все надо платить.
Подошел к нартам, самоед помог ему усесться, собаки скулили и ждали дороги. Возница тоже занял свое место, поудобнее укутал себя по бокам шкурами, мягко щелкнул по собакам кнутом, те дружно рванули с места, и упряжка понеслась в сторону темного пугающего леса.
Дело шло к вечеру.
Бричка, в которой находились беглецы, неторопливо въезжала в город.
Окраинная Одесса представляла собой городок полусельского типа — глинобитные, с соломенными или черепичными крышами дома, плетеные заборы, бродячие собаки вперемешку с козами и свиньями.
Возница, молодой хилый мужичок, заметно притомившийся от дороги, лениво хлестал лошадок по спинам, в какой-то момент прекратил бормотать под нос невнятную песенку, оглянулся на сидящих в бричке.
— Куда везти, господа?
— Вези пока прямо, — ответила Сонька. — Скажу, когда остановиться.
Дорога была разбитая, в колдобинах, мучиться на жесткой доске было уже невмоготу, и Михелина попросилась:
— Я пешком. Можно?
— Я тоже, — поддержал ее Михель.
Вдвоем они спрыгнули на землю, зашагали рядом с бричкой, оставив под брезентом одну Соньку.
— Сейчас бы в отель, — мечтательно прошепелявил Михель. — Отмыться, причесаться, кинуть по грамульке и штиблетами по Дерибасовской!
— Размечтался, — усмехнулась дочка. — Кто тебя без паспорта в отель пустит?
— Это не проблема, дочка!.. Хрусты есть, вшиварь найдется!
Неожиданно впереди показались двое полицейских в пролетке. Михель присвистнул.
— Вот и накаркала, дочка… Цветные нарисовались. — И скомандовал: — Быстро под брезент!
Вдвоем они спешно забрались в телегу. Сонька встревоженно спросила:
— Чего вы?
— Полиция, — ответил Михель.
Полицейские — молодой и пожилой — заметили маневр Михеля и его дочки, тут же спрыгнули на
