— Зрение отказывает, Гаврила Емельяныч? — усмехнулся тот.
— Скорее голова!.. Миловать пришли или казнить?
— Беседовать, — Гришин без разрешения сел в кресло, закинул ногу на ногу. — Сказывают, у вас дурное расположение?
— Омерзительное. Пакостное. Гнусное!.. Была б веревка, немедленно полез бы в петлю.
— Полагаю, желающих принести вам веревку предостаточно.
— Да, да, да!.. Потому что все вокруг разваливается, разлагается, рушится!.. И главное — рушится культура. Литература, живопись, театр! А общество, лишенное всего этого, — мертво! Только сорняки, только убожество, только дикость могут произрастать на таком поле! Никого не помнят — ни диктаторов, ни царей, ни императоров, потому что это тлен!.. Помнят только искусство!
— У вас действительно скверное состояние, Гаврила Емельяныч.
— Я плачу по ночам. Плачу и рыдаю. Потому что театр, которому я отдал всю свою жизнь, — мертв!.. Сюда не ходят, здесь не страдают, здесь больше не сходят от восторга с ума!.. Пусто и страшно!
— Я как раз, Гаврила Емельяныч, пришел по этому вопросу.
Филимонов искренне вскинул брови.
— Знаете, сударь, это даже не смешно. Страшно!.. Департамент полиции — и театр!.. Жуткий сон! Вы шутите, Егор Никитич?
— Ни в коем разе, — следователь поднялся, извлек из кармана позолоченный сундучок, показал его директору. — Здесь успех вашего театра, его возрождение, будущее.
— Вы интригуете, Егор Никитич.
— Это в моей профессии, — он открыл сундучок, вынул из него сверкающий черный бриллиант.
Зрачки Филимонова расширились.
— Что это?
— Знаменитый «Черный могол».
— Откуда он у вас?
— Вас интересует, откуда он у меня или зачем он здесь?
— Пожалуй, второе.
Гришин положил бриллиант снова в сундучок, спрятал его в карман.
— Разумеется, вы помните приму вашего театра мадемуазель Бессмертную?
— Это ее камень?
— С чего вы взяли?
— Мне так показалось. Ее мать ведь знаменитая Сонька Золотая Ручка, и, по слухам, она как раз украла камень у князя Брянского.
Следователь помолчал, оценивая услышанное, кивнул:
— Да, камень этот сейчас принадлежит госпоже Таббе.
— Я знаю… Вернее, догадываюсь. А почему он у вас?
Егор Никитич быстро поймал замешательство директора, усмехнулся:
— Вы вновь, Гаврила Емельяныч, начинаете не с той стороны, — встал, подошел к буфету, налил себе воды, выпил. — Мадемуазель мечтает вернуться в театр.
— Я это знаю. Она приходила сюда, достаточно умело изменив внешность. Поначалу я ее даже не признал.
— Вы, Гаврила Емельяныч, получите этот бриллиант, если Бессмертная выйдет на сцену.
Директор театра вспотел.
— Как вы себе это представляете?
— Никак… Решить вопрос — ваша обязанность, если желаете стать обладателем бесценного камня.
Директор тоже встал.
— Егор Никитич, миленький… Это либо издевательство, либо провокация. Естественно, я мечтал бы владеть бриллиантом, но вернуть мадемуазель Таббу в театр — сумасшествие!.. Вы лучше меня знаете, что она на прицеле у полиции. Как только она выйдет на сцену, ее немедленно схватят!
— Вы, господин директор, видимо, не до конца все поняли. К вам пришел не господин с улицы, а следователь сыскного управления Департамента полиции. И сей следователь делает вам конфиденциальное предложение. Конфиденциальное, понимаете?
— Но ее в театре схватят, схватят, схватят!.. И немедленно отправят в каталажку! Для нее это станет концом, а для меня и моего театра скандал, позор, провал!
— Вас волнует, что случится в итоге с мадемуазель?
— Да… Точнее, не совсем. Нет!.. По большому счету не волнует!
— Вам дорога репутация вашего гибнущего театра?
— Разумеется!.. Это мое дитя!
— В таком случае решайте, насколько вам интересен «Черный могол».
— Нет, так нельзя… Это бессовестно и бессердечно! Присядьте, Егор Никитич. Такие вещи с кондачка не решаются. Присядьте!
Директор силой заставил Гришина сесть, сам опустился перед ним на корточки.
— Послушайте меня внимательно. Да, мне жаль талантливую и несчастную артистку. Мне небезразлична судьба моего театра… Все это так. Но мне, дорогой сударь, далеко не безразлична моя судьба, моя жизнь. Мадемуазель посадят, театр рухнет к чертям собачьим, а с чем останется ваш покорный слуга?.. Он останется ни с чем. Как говорил великий, у разбитого корыта!.. Поэтому надо думать! Думать! Предложение дьявольское, жуткое, непостижимое! И его нужно как следует обмозговать.
Следователь поднялся.
— Обмозговывайте, Гаврила Емельянович. У вас есть несколько дней.
— А бриллиант вы уносите?
Гришин рассмеялся:
— Нет, оставлю вам. — Он пожал руку директору, поинтересовался: — Когда к вам может прийти госпожа Бессмертная?
Филимонов с силой потер пальцами виски, вздохнул.
— Завтра… Пусть придет завтра. После полудня.
Егор Никитич вышел из театра, сел в пролетку, извозчик ударил по лошадям.
Дарья внимательно посмотрела на отца, попросила:
— Вы, папенька, должны быть со мной откровенны.
— А я, Даша, откровенен, — ответил он и достал сундучок с бриллиантом. — Пусть будет у тебя.
— Что это?
— Это? — Гришин задумался. — Это судьба.
Девочка приоткрыла сундучок, в глаза ударил свет.
Она тут же опустила крышечку.
— Страшно. Он все время будет со мной?
— Нет, я скажу, кому и когда его передать, — ответил Егор Никитич.
Гаврила Емельянович в волнении опрокинул рюмку водки, задержал дыхание, чтобы почувствовать вкус напитка, закатил глаза, после чего взял колокольчик, позвонил.
— Изюмова ко мне! — приказал заглянувшей секретарше.
Бывший артист возник в дверях запыхавшийся и испуганный.
— Подойдите ближе, — махнул директор.
Николай сделал пару шагов и снова замер.
— Вы видели господина, который приходил ко мне?
— Так точно, Гаврила Емельяныч. Господин следователь.
— Вы определенно его видели?
— Весьма определенно, господин директор.
Филимонов поднялся, подошел к Изюмову. Поднес палец к самому его лицу, разъяснил:
