находимся. Там больше убивают, чаще воруют, бесстыднее предают!.. Мой любимый мужчина… великий поэт!.. пожертвовал своей блистательной жизнью во имя прекрасного будущего. Но это будущее отвратительно предает его. Потому что будущее стремятся делать точно такие же негодяи и убийцы, какие стоят ныне у власти!.. Ваша покорная слуга, изгнанная из театра, лишенная не только средств к существованию, но и смысла жизни, попыталась найти себя в иллюзиях будущего, однако также была предана. Меня теперь никто не приемлет — ни тот, кто за власть, ни тот, кто против власти!.. Меня преследуют, меня травят, меня стремятся убрать из жизни… Я даже лишена любви! Оглянитесь вокруг! Разве вы не видите немыслимое количество обездоленных, обманутых, брошенных, потерявших всякую веру? Разве у вас не рвется сердце от всего, что творится в этой стране? От мздоимства, предательства, воровства, подлости?.. Или вы считаете это общество справедливым?.. Я ненавижу его! Поэтому буду мстить. Мстить за все бесчестье, которое поселилось в моей стране. Да, пусть я погибну. Пусть меня сошлют на каторгу. Пусть это будет всего лишь один убитый чиновник, но, возможно, хотя бы одним злом на этой земле станет меньше!
От сказанного Бессмертная дышала тяжело и часто, дрожащими пальцами достала папиросу, закурила. Илья взял ее руку, поцеловал.
Некоторое время все молчали.
— Два экипажа будут стоять здесь за час до полудня, сударыня, — произнес Резаный.
Следователя Гришина взяли на заброшенной квартире Ильи Глазкова.
Егор Никитич подъехал к дому на пролетке, направился в парадную, поднялся на этаж, нажал на кнопку звонка.
Никто не откликнулся, следователь нажал на звонок еще раз.
Увидел, что дверь неплотно закрыта, осторожно толкнул ее, вошел в квартиру. Здесь было пусто, заброшено, неухожено.
Гришин из любопытства направился в сторону спальни, вошел в нее, и тут на него навалились. Сбили с ног, прижали к грязному полу, выкрутили руки.
…Допрашивали его двое — сам Икрамов и следователь Потапов Георгий Петрович.
Лицо Егора Никитича было в кровоподтеках, в ссадинах. Он смотрел на бывших коллег спокойно, едва ли не с усмешкой.
— Что вы делали в квартире на Старо-Невском? — начал допрос Потапов.
— Пришел проведать давнего знакомого, — ответил Гришин.
— Кого именно?
— Бывшего прапорщика Глазкова.
— Что вас с ним связывало?
— «Кресты».
— В каком смысле?
— В прямом. Были знакомы по «Крестам». Я пытался застрелиться, он — поджечь себя.
Икрамов сидел за столом, что-то записывал, иногда поглядывая на следователя.
— Вам было известно, что Глазков имел контакт с бывшей примой оперетты Бессмертной?
— Нет.
— И вы не встречались с госпожой Бессмертной?
— Я вел ее дело, но встречаться не приходилось.
— К вам на днях приезжал граф Кудеяров-младший, — вступил в разговор князь. — С какой целью?
— Не помню.
— Не помните?
— Не помню, что граф приезжал. Я как раз выпивал и, видимо, не все способен помнить.
— Я подскажу. Граф приезжал к вам с целью узнать место проживания мадемуазель Бессмертной.
— Ко мне?.. С этой целью?
— Именно так.
— Вы шутите, ваше высокородие. Если бы мне было известно место проживания Бессмертной, я немедленно потребовал бы санкции на ее арест.
— Но вы ведь знали, что мадемуазель некоторое время находилась на квартире прапорщика Глазкова?!
— Простите, но это какой-то сумасшедший дом. Я говорю — нет, вы говорите — да. Кто вам сообщает подобную чушь?
— Граф Кудеяров, который навещал вас, и которому вы сообщили адрес нахождения Бессмертной. Адрес этот — квартира Глазкова, на которой вы были задержаны.
— Кстати, — поднял палец Гришин, — а что послужило поводом для моего задержания? Только лишь посещение указанной квартиры?
— Не только, — снова вступил Потапов. — Вы, Егор Никитич, докладывали, будто расстрел эсеров на конспиративной квартире был совершен некой дамой по имени Ирина.
— Да, припоминаю. У вас есть сведения, что это не так?.. Вы нашли убийцу?
— Представьте.
— Кто же?
— Госпожа Бессмертная, и вы прекрасно это знали.
— Голословное утверждение!
— У нас есть свидетели.
— Рад буду с ними познакомиться.
— Это входит в процедуру дознания.
Гришин повернулся к князю:
— Позвольте, ваше высокородие, вопрос?
Тот кивнул.
— Вы ведь любили мадемуазель?
— Это имеет отношение к делу?
— Самое непосредственное. Вы любили, были с ней близки, а теперь мстите. За что?.. Только за то, что она стала несчастной и обездоленной? За то, что ее вышвырнули из театра и она стала никем? За то, что от отчаяния стала искать правду в этой жизни и стала жертвой этих поисков? За это ей мстите? Или за то, что она до сих пор живет памятью безумного поэта, по безумным следам которого решила пойти?.. Что вам не дает покоя, князь? Почему вы так жадно набросились на несчастную девушку, будто у нас нет иных, более значимых для отечества и времени дел? Страна гибнет во лжи, бесправии, воровстве и предательстве. Вы же ловите по сути своей неопасных и беспомощных женщин. Зачем? Почему? Ответьте мне как мужчина! А вы ведь особой стати мужчина, для которого честь и гордость не пустые звуки!.. Я жду.
Гришин смотрел на бледного, с выступившими желваками на скулах князя, который продолжал так же монотонно раскачиваться с носка на пятку.
Икрамов ответил не сразу, неторопливо и тихо:
— К сожалению… или к счастью… допрос ныне проводите не вы, Егор Никитич. Поэтому на все ваши вопросы отвечу я сам себе, а вас сейчас проводят в пыточную, где вы вспомните все, о чем забыли по пьяной голове и по трезвой тоже. Благо что вы сами не однажды бывали в тех «апартаментах» и знаете все прелести экзекуций.
Пытали Егора Никитича в той же пыточной, в которой некогда пытали пана Тобольского. Те же самые могучие палачи — их было двое — поставили Гришина перед собой, надели тяжелые наручники на ноги и руки, вопросительно посмотрели на пишущего что-то в журнале Потапова.
— Готовы, Георгий Петрович.
Тот оторвался от письма, кивнул:
