Михель тоже присел на постель.
— Сонечка, успокойся… Это тебе приснилось.
Он попробовал коснуться ее головы, но она резко отбросила его руку.
— Найдите мою девочку. Я буду искать ее — одинокую, несчастную! — Ее лицо вдруг исказилось гневом, она ткнула в Михеля. — Ты ненавидишь Таббу! — Перевела взгляд на Михелину. — И ты тоже! За что вы ее ненавидите?
— Соня… — Он взял ее руку, стал целовать. — Успокойся, Сонечка.
— Что она дурного вам сделала? — Воровка вдруг резко оттолкнула их, шагнула к выходу. — За что вы ее ненавидите? Где она?.. Табба! Доченька!
Михелина бросилась следом, обхватила мать сзади, стала тащить обратно.
— Не смейте трогать меня! — вырывалась и кричала воровка. — Я — Сонька Золотая Ручка!
Михель стал помогать дочке, вдвоем они вернули Соньку к постели, но она продолжала вырываться.
— Табба ни в чем не виновата!.. Она моя дочь!
Муж и дочка с трудом уложили ее на матрац. Михелина крепко обняла мать, прижалась, легла рядом. И лежала так до тех пор, пока та не успокоилась, не замолчала. И лишь временами Сонька вскидывалась, поднимала голову, осматривалась безумными, бессмысленными глазами.
Отец и дочка не спали до утра.
Через иллюминатор уже лился дневной серый свет, когда Сонька проснулась. Приподнялась на постели, молча и хмуро уставилась в одну точку.
Михель и Михелина повернулись к ней.
— Чего смотрите? — недовольно спросила она.
— Любуемся тобой, — неуверенно ответил Михель.
— Идиот… — хмыкнула воровка.
Миха подошла к ней, присела на корточки.
— Как себя чувствуешь?
Мать молчала.
— Может, на воздух? — снова подал голос Михель.
Сонька отстранила дочку, неровным шагом подошла к иллюминатору, посмотрела на серое утро за стеклом.
— Когда все это кончится?
— Скоро. Говорят, осталось меньше месяца, — ответила Михелина и поинтересовалась. — Тебе ничего не снилось?
— Может, и снилось. Не помню.
— Ты ночью кричала, — сказал Михель.
Воровка устало посмотрела на дочку.
— Скажи отцу, чтоб заткнулся. Сил нет никаких слушать.
Для крайне конфиденциальной беседы князь Икрамов пригласил к себе судебного пристава Фадеева и старшего следователя Конюшева.
— Утром состоялось совещание у товарища министра внутренних дел его высокоблагородия Виктора Федоровича Двужинского, — шагая по привычке из угла в угол, сообщил полковник. — Прежде всего речь шла о взрыве на Литейном, в результате которого погибли три человека, ранено двенадцать.
— Кто будет заниматься этим делом? — спросил Конюшев.
— Оно выделено в особую папку под надзор великого князя… Ну и кроме того, получена закрытая шифрограмма о побеге с Сахалина трех злоумышленников: известной Соньки Золотой Ручки, ее дочери и третьего каторжанина, если судить по фамилии, бывшего сожителя воровки, Михаила Блювштейна.
— Это официальный муж воровки, — уточнил Конюшев. — Она до сих пор носит его фамилию.
— Пути побега каторжан неизвестны. Есть две версии. Первая — им удалось по льду пройти до материка и дальше добираться, как говорится, на перекладных. Вторая версия — пароход. Кого-то из команды удалось подкупить, и они держат путь морем. Лично я склоняюсь к этой версии.
— Я тоже, — кивнул Конюшев. — Добираться тайгой до ближайшей железки крайне опасно и почти невыполнимо. Пароход же дает определенные преимущества и гарантирует положительный исход. При условии, что их вовремя там не обнаружат.
— Сведений об обнаружении преступников не поступало? — спросил Фадеев.
— Пока нет, — ответил Икрамов, — хотя шифрограммы разосланы по всем судам и портам.
— Сколько судов ушло за это время с Сахалина?
— Два парохода.
— Значит, не такая уж проблема найти беглецов. Лишь бы кто-то из команды не был основательно ими куплен.
— Арестован и отстранен от должности начальник поселения каторжан поручик Гончаров, но он никаких признательных показаний пока не дал.
— Гончаров? — удивился Конюшев. — Уж не сын ли это графа Глеба Петровича Гончарова?
— Именно так, — подтвердил князь. — Вы с ним знакомы?
— Я в их круг не допущен. Это слишком высокая семья для простого следователя.
— Глеб Петрович хлопочет о возвращении сына домой, но ему пока отказано.
— Пока?
— Да, пока.
— Значит, скоро поручик будет под крылышком родителей, — усмехнулся Фадеев. — В России все решается либо при помощи связей, либо денег. Так что ждите гонцов, князь.
— Благодарю за предупреждение, — криво усмехнулся тот. — По расчетам, первое судно с Сахалина прибудет в Одессу через месяц. И вам, господа, надлежит отправиться туда.
— В Одессу? — приятно удивился Фадеев.
— В Одессу. Я бы сам с удовольствием поехал с вами, но начальство вряд ли отпустит.
— А мы замолвим за вас словечко, — засмеялся все тот же Фадеев.
— Попробуйте, — улыбнулся князь.
— Есть соображение, — задумчиво произнес Конюшев. — Выдать информацию о побеге Соньки газетчикам. Это заставит нервничать не только самих беглецов, но и их пособников. А нервы — всегда друг худшего.
— Я подумаю, — кивнул Икрамов. — И доложу наверх. Но к Одессе готовьтесь.
— На контроле сыскного управления состоит Табба Бессмертная, она же Блювштейн. Не может ли так случиться, что воровка и ее муж будут стремиться встретиться с дочкой здесь, в Петербурге?
— Нами рассматривается и такая версия. Хотя она маловероятна по причине не самых лучших отношений между матерью и дочкой.
— Нужно обратиться к Мирону Яковлевичу, у него наверняка в Одессе есть интересная агентура, — заключил Фадеев.
Кудеяров-младший дождался сумерек и подъехал в пролетке к дому на Крюковом канале, когда стало быстро темнеть.
— Не жди, — распорядился извозчику, сунул деньги и с оглядкой заспешил к парадной.
На лестнице было темно и сыро.
Константин, всматриваясь в номера квартир, достиг третьего этажа, увидев цифру семнадцать, нажал кнопку звонка.
Дверь никто не открывал.
Визитер позвонил еще раз, после чего несильно толкнул дверь — она неожиданно подалась.
Граф перешагнул через порог, увидел, что в дальней комнате горит свет. Прошел вглубь квартиры — в гостиной никого не было. Он заглянул в спальню и увидел лежащую на кровати Таббу.
Она была пьяна.
