– От одного до десяти ярдов.
Майа поглядел на берег.
– Но мы почти совсем не отошли от берега…
Аткинс бросил на него удивленный взгляд.
– Да ведь якорь-то всего две минуты как выбрали.
Снова начали бить спаренные пулеметы. Пулеметчик был высоченный детина, и для верности прицела ему приходилось сгибаться вдвое. Ритмичное постукивание казалось Майа до отвращения медленным, на долю секунды стук прекратился, и Майа явственно различил отдаленный грохот. Снова застучали пулеметы. Над их головой раздался пронзительный нечеловеческий свист, он ширился, наплывал на них с устрашающей быстротой. Майа упал ничком на палубу.
– Мимо, – сказал Аткинс.
Его лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Майа. По палубе прошло движение. Солдаты подымались.
– Лежать! – раздался чей-то повелительный голос.
По толпе защитного цвета снова прошла волна движения. Кое-кто лег, но большинство томми осталось на ногах. Зенитки замолчали.
– Лежи не лежи – толку чуть, – заметил Аткинс.
– А вы видели сейчас, как они падали?
– No, sir [13].
– Они ближе к носу упали, – пояснил какой-то солдат.
Был он невысокого роста, тоненький, с огромными черными глазами на нежном девичьем лице.
Теперь над ними кружило всего четыре бомбардировщика. Они не торопились. Они делали свое дело без спешки, методически. На миноносце, маневрирующем примерно в кабельтове отсюда, залаяли зенитки. Но маленькие белые облачка расплывались ниже самолетов.
– И хоть бы один истребитель!
Аткинс прикрыл глаз.
– Уже поздно, они спать легли…
Майа перегнулся через борт и посмотрел на море, Мельничное колесо вертелось с адовым грохотом, вздымая фонтаны пены. Казалось, судно стоит на месте.
– Делаем не больше шести узлов в час, – пояснил томми с девичьим лицом.
Спасательный пояс все время неприятно напоминал о себе. Майа с трудом подавил желание снять его, швырнуть подальше. Он сел и слегка распустил завязки.
Снова начали бить пулеметы. Но сейчас первого пулеметчика сменил второй. Этот был гораздо ниже ростом и, наводя оружие, только слегка сгибал поясницу. Неизвестно почему, Майа порадовало это обстоятельство.
Опять резкий свист разодрал воздух. И опять Майа распластался ничком на палубе. Всего в нескольких сантиметрах от него ослепительно блестели чьи-то башмаки. В голове Майа мелькнула нелепая мысль: почему они так блестят, ведь их владелец при посадке шлепал по воде. Неужели же, попав на судно, он их начистил?
Свист нарастал с головокружительной силой. Майа казалось, будто по невидимым рельсам на него неотвратимо надвигается скорый поезд. С удесятеренным вниманием он уставился на эти начищенные до блеска ботинки и даже машинально пересчитал дырочки для шнурков. Он так уже избоялся там на берегу во время бомбежки, что сейчас воспринимал все окружающее с холодным безразличием, как если бы все это его не касалось.
– Мимо! – раздался голос Аткинса.
Кто– то неподалеку на палубе играл на губной гармонике.
– Странно, почему это они не бьют по миноносцу? – прокричал чей-то голос над ухом Майа.
Это спрашивал тот самый солдатик с девичьим лицом. Нижняя губа его слегка тряслась.
– Крупнее цель, – сказал Аткинс.
Пулеметы прекратили стрельбу. Наступившая тишина показалась Майа почти противоестественной. Отчетливее стал слышен пронзительный и гнусавый звук гармоники. Игрок исполнял: «We're gonna hang out the washing on the Siegfried line» [14]. Матрос, а за ним сразу и второй, перешагивая через лежавших и раздвигая стоявших, стали пробираться к носу. С капитанского мостика раздалась команда, но Майа не разобрал слов.
– Эх, черт! – ругнулся Аткинс.
Майа перегнулся через борт. Мельничное колесо бездействовало. И сразу же раздался лязг разматываемой цепи.
Аткинс повернулся к Майа и посмотрел ему прямо в глаза:
– Приехали!
– Еще три бомбардировщика остались, но они тоже могут промазать…
– Not a chance [15], – отозвался Аткинс.
– Скоро стемнеет.
