– А зачем? Кого хоронить собрался?
– Свой револьвер.
– Это еще зачем?
– А чтобы после войны его достать.
– Господи, – расхохотался Майа, – ну и выдумал! А что ты будешь делать после войны с револьвером?
– Да ничего, – не без смущения сказал Пьерсон, – просто сувенир, и все.
Несколько шагов они прошли в молчании.
– Ты из этого револьвера подстрелил в Сааре фрица?
– Вовсе не потому, – живо сказал Пьерсон. – А потому, что я с ним всю войну проделал, только и всего.
– А как это произошло?
– Что произошло?
– Ну, с твоим фрицем?
– Мне неприятно об этом говорить.
– Прости, пожалуйста.
– Да нет, ничего, – сказал Пьерсон. – А произошло все это ужасно глупо, – добавил он после паузы. – Просто мы столкнулись с ним в ночном патруле. Значит, или он, или я… Я оказался проворнее.
– А что ты почувствовал?
– Было ужасно. Ты пойми, мы с минуту были совсем одни, только я и он. Он лежал на снегу, а я стоял возле него на коленях. Умер он не сразу. И смотрел на меня голубыми глазами, благо ночь была светлая. Совсем молоденький, почти мальчишка. Он испугался. Он отчаянно мучился перед смертью.
– Ты, должно быть, здорово психанул тогда?
– Да, – просто подтвердил Пьерсон.
– А после тоже?
– И после тоже.
– И все-таки ты принимаешь войну?
– Да, – сказал Пьерсон.
Опять они зашагали в молчании.
– А я нет, – заговорил первым Майа. – Мне лично, представь себе, кажется делом весьма серьезным убить человека.
– Ты не принимаешь войны и воюешь.
– Знаю! Знаю! Знаю! – сказал Майа. И добавил: – Знаю, что, по твоему мнению, я должен был дезертировать.
– Это было бы логичнее.
– Значит, пойти на расстрел, чтобы не попасть под вражескую пулю, – это, по-твоему, логично?
Снова их спор зашел в тупик. И теперь оставалось лишь одно – начать все сначала, кружить и кружить без конца по кругу. «Все, что я ему сегодня вечером говорил, – все бесполезно», – с грустью подумал Майа.
Дверь фургона была раскрыта настежь. Еще за несколько шагов Майа расслышал затрудненное, хриплое дыхание, – значит, Дьери уже спал. Пожалуй, самый здоровый из них был Дьери, но во сне его дыхание переходило в стон.
– Иди первый.
– Покойной ночи.
– Покойной ночи.
Пьерсон исчез в фургоне. Он и Дьери спали на двух нижних откидных койках. А Майа и Александр занимали две верхние. Майа услышал, как скрипнул ремень, придерживавший койку, потом легонько стукнули об пол ботинки. Это Пьерсон разулся и аккуратно поставил их рядом с собой. Тогда Майа тоже вошел в фургон, сделал шаг и сразу зацепился ногой за что-то мягкое.
– Ух, дерьмо! – раздался сварливый голос. – Нельзя ли поосторожнее?
– Что это происходит? – удивился Майа.
Справа послышался юный смех Пьерсона.
– Да это наш Пино, ты же сам знаешь. Александр тебя нарочно предупреждал.
– А я и забыл, – сказал Майа. – Бедняга Пино.
– Плевать он на тебя хотел, бедняга Пино, – тут же отозвался сварливый голос.
Пьерсон снова захохотал, смех у него был совсем юный, какой-то бойскаутский.
