водевильных ролей, в которых они выступают вот уже несколько дней. Он с самого начала был не в восторге от идеи Джиби. Слишком много уловок и нюансов для обыкновенного следствия. Если бы все было по Джелу, вскоре он превратился бы во что-то вроде того толстого детектива, из какого-то там романа, который безвыходно сидел дома, выращивал орхидеи и готовил сложные блюда. Неужели таков современный следователь? Что-то вроде электронной сверхмашины, в которую другие, тоже электронные, машины вкладывают карточки? Где же пресловутый романтизм их профессии? Провели бы не стесняясь, несколько настоящих допросов, и теперь все уже было бы разрешено. И может быть Габриэлла — он был уверен, что утонувшей женщиной была именно она — осталась бы живой. Самоубийство, разумеется, исключается, несчастный случай маловероятен. Конечно, это преступление и — совершенно несомненно! — связанное с убийством Петреску. Из нескольких словечек, которые успел шепнуть ему Джелу, он запомнил лишь: «не спускай с них глаз», и теперь спрашивал себя, что это по сути означало? Ведь он — инженер Верня, любящий муж и отец, вмешиваться в чужие дела у него нет никаких оснований. Впрочем, он уверен, что ему и не во что вмешиваться…
Олимпия принесла колоду карт и сосредоточенно раскладывала пасьянс.
— Олимпия… не лучше ли было… — и он показал глазами на дверь комнаты.
— Ох, Аби, любимый, как ты мог подумать, что я лягу? А вдруг я вам понадоблюсь?
АБВ попытался представить себе ситуацию, в которой, по мнению Олимпии, коллектив мог бы нуждаться в ее помощи… Вероятно, общая резня, в которой она оказывала бы раненым первую помощь…
Милика шепнула что-то своему мужу и тот смущенно обратился к АБВ:
— Товарищ… нет ли у вас ручного фонарика? Моя жена хотела бы… но в этом тумане…
— Фонарика у меня нет, возьмите спички.
Супруги снова закутались в шали и плащи и вышли во двор. Тишина… лишь время от времени поскрипывает стул, на котором сидит Димок, да из комнаты Барбу доносится мелодичный голос, оплакивающий на итальянском языке судьбу последнего забастовщика с заводов Матерасси. АБВ размышлял о том, что делает сейчас Джелу и какую связь может установить нормальный милицейский ум между кражей нескольких миллионов в одной части страны и следующими одна за другой смертями в деревне, расположенной в другой ее части. Как бы он ни выстраивал факты, все рушилось, как песочный замок… Ничто не ведет ни к чему… И он с тоской подумал о «чистом» деле — отпечатки пальцев, показания, анализы, очные ставки, преследование — повседневный мир людей его профессии, с обычным ходом дела, с уверенностью, что каждый шаг приближает тебя к разгадке. Вероятно, он постарел… Или, может быть, ему следует «проработать» — как говорит Цинтой — штук десять детективов и законспектировать их… а уж потом сесть в кресло, включить в сеть «серое вещество» своего мозга и…
— На помощь, сюда! На помощь…
Резкие крики неслись со двора… В мгновение ока он вскочил на ноги и кинулся к двери, где столкнулся с бежавшим в том же направлении Нае. Двери комнат с шумом распахивались… Крики быстро приближались. АБВ открыл выходную дверь, и на ее пороге появилась, чуть не упав к его ногам, Милика. Ее лицо выражало самый неприкрытый ужас. В тумане послышалось глухое пыхтение, и за ней, с выкаченными глазами и раскрытым ртом, последовал Цинтой.
— Что такое? Что случилось?
Оба показывали куда-то себе за спину, с трудом глотая воздух:
— Там… там…
— У ворот… Стоял и следил… — сумел выговорить Цинтой, прежде чем свалиться на стул.
Димок вошел к себе в комнату и, вернувшись с карманным фонариком, вышел на двор. Туман поглотил его в мгновение ока.
— Не следовало ли бы и нам?.. — шепнул Мирча.
— Оставайтесь здесь! — Милика округлила глаза и сложила руки умоляющим жестом. — Что мы будем делать одни…
Вскоре послышались голоса приближающихся людей. Из тумана вынырнула солидная фигура Нае, а за ним показались… Влад и Дана!
— Вот черт… надо же! — прокомментировал Мирча, протирая очки, чтобы лучше видеть.
Они стояли на пороге, ярко освещенные электричеством с влажными от тумана волосами, веселые и беспечные.
— Что вы там делали, товарищи, в темноте? Мы, господи прости, чуть ли не окачурились… — набросился на них Панделе.
— Что нам делать? — весело осклабился Влад. — Мы пришли из соседней деревни пешком и…
— Ну и дорога была — чудо! — вздохнула Дана.
— И остановились у ворот, чтобы полюбоваться морем.
— Какое там море, товарищи, в двух шагах ничего не видно!
— Зрительное впечатление не так уж важно… дело скорее в ощущении… Остановись, о время… Ламартин… — обратился Влад к Цинтою, иронически улыбаясь. — Нам очень жаль, что мы вас напугали, — продолжал он с явным отсутствием какого-либо сожаления. — А теперь извините, мы пойдем ляжем… Знаете, молодые люди должны очень много спать… — заключил он, обнимая Дану за плечи и исчезая с ней в комнате.
Оставшиеся взглянули друг на друга.
— Не знаю, как этому товарищу студенту всегда удается вывести меня из себя!
— Ложная тревога… — Барбу скучающе зевнул. — Досужие домыслы. Я не думаю, что существует какая-нибудь связь между Габрнэллой и той утопленницей.
— Но, товарищ, как вы объясняете…
Цинтой не успел закончить фразу: послышался громкий шум, кто-то приближался к дому.
В самом деле, вскоре в мягком тумане засветились огоньки, послышались голоса… Потом свет начал удаляться по направлению к шоссе, а голоса приближаться. В конце концов они воплотились в Джелу и Алека… Все находящиеся на веранде впились глазами в лица пришедших, отыскивая ответ на вопрос, который не смели задать. Джелу казался очень усталым. Он сел к столу, снял очки и надавил себе на веки, как бы стараясь утишить глухую боль. Алек старался сохранять достойный вид, но все сразу заметили, что на нем нет лица, а когда он начал наливать себе в стакан питье, его рука крупно задрожала.
— Ну, скажите же что-нибудь… чего вы молчите? — накинулась на них Милика.
— Не часто мне доводилось быть свидетелем такого… Я не хочу хвалиться, но нервы у меня крепкие — наследство отца, полковника… Однако это зрелище…
Алек обвел глазами все лица и незаметно высморкался в белоснежный платок.
— Да, такова печальная истина… Бедняжка Габриэлла утонула.
По правде сказать, все были уверены, что утопленница — Габриэлла. И все же хранили какую-то нелепую надежду на то, что вещи войдут в свою нормальную колею и им будет представлено другое объяснение — простое и успокоительное. Смерть Петреску они приняли более равнодушно, это было что-то из другого мира; гибель Габриэллы задела их тем сильнее, что она была из их среды, и их кажущийся иммунитет рушился теперь, оставляя каждого перед возможной схваткой с небытием. Молчание нарушил Мирча.
— Ох, бедняга, бедняга… — произнес он дрожащим голосом.
— Прекратите, уважаемый… ведь вы мужчина!
— Нужно зажечь свечку… умерла без свечи, бедняга, и без причастия.
Милика самым неожиданным образом преодолела комизм своего повседневного поведения, и глаза, полные какой-то первобытной жалости, осветили все ее лицо.
— Извини меня, Лика, но так ведется издавна…
Кто-то поискал на подоконнике и протянул ей несколько тонких, скрючившихся от жары свечек.
— Свечки, купленные для Петреску…
— У нас в селе, когда кто-нибудь умирает, устраивают бдение… Прости меня, Лика.
— Чего это ты все: прости да прости? Разве мы не понимаем? Это ведь традиция, — взорвался Панделе, громко сморкаясь. — Посидим, товарищи… бедняга!..
Мона вздрогнула и, кутаясь в шелковистый халат, встряхнулась.
