Однажды вечером, в Мемфисе, Бадди взял билет из рук Ронды, входившей в шатер цирка; но, хотя у Ронды вдруг возникло явное ощущение, что ей необходимо немедленно, тут же на месте остановиться, за ней тянулась длинная очередь посетителей, и она не могла придумать никакого разумного повода, чтобы так поступить. К тому времени, как Бадди закончил работу, Ронда исчезла в беспорядочно движущейся толпе.
В те годы оба они беспрестанно ездили с места на место: Бадди из-за цирка, а Ронда из-за «Бродячей кости», и странный магнетизм судьбы словно нарочно снова и снова подталкивал их поближе друг к другу, как бы в надежде, что они в конце концов найдут возможность поговорить. Такая возможность наконец возникла в тот день, когда намеревавшиеся вскоре стать знаменитыми «Артисты Цирка-Шапито за Новый Мир» демонстрировали свое искусство у Большого каньона.
День вставал яркий и теплый, как чаще всего и бывало у Большого Каньона ранней осенью. Бадди вышел из своего фургона, потянулся и прищурился от мягкого сияния. Светлые пальцы солнечных лучей протянулись по всему небу, а затем и само солнце выкатилось из-за горизонта, и его свет разлился над пустыней. Бадди стоял у фургона, ощущая, как рассветное тепло гладит ему кожу.
Земля здесь отлого спускалась к краю каньона всего в метре от того места, где стоял Бадди. Большая часть каньона лежала в тени, низкие косые лучи не смогли сюда добраться: черный провал в земле был заполнен тьмой, словно ночной мрак залил его до самой нижней точки и все еще оставался там. Однако снопы солнечных лучей уже начали прокладывать себе путь к тем склонам каньона, которые глядели на восток, высвечивая их природные черты: остроконечные скалы и пики, напоминавшие каменные минареты или колокольни церквей, были раскрашены всеми красками зари. Здесь присутствовали оранжевые тона, желтые, красные, даже пурпурные – слишком резкие для камня, – подумал Бадди, тона, какие камень в более уравновешенных районах страны и вообразить бы себе не мог, не то чтобы принять.
Бадди шагнул поближе к краю; лагерь был тих, хотя рядом с каньоном расположилось множество фургонов. Точками, там и сям, были видны одинокие фигуры, в молчании стоявшие, как и Бадди, наблюдая ежедневно повторяющееся чудо. По мере того как солнце поднималось все выше, его лучи пробирались все глубже в ущелье; в одном месте, справа и довольно далеко от Бадди, излучина каньона смотрела на восток так, что лучи солнца падали в нее, добираясь до самого дна. Они проникали все дальше и вдруг высветили полосу реки на дне, будто река только что, в этот самый миг, обрела свое существование, посверкивая, словно большая, с блестящей шкурой змея. Высоко над водой, в том же снопе лучей, Бадди смог увидеть еще какое-то посверкивание: яркая, хрупкая нить, словно длинная паутинка, протянулась с одного края на другой над головокружительным обрывом, круто спадающим вниз на сотни метров, к самому дну каньона.
Эта хрупкая ниточка и была тем способом, который «Артисты Цирка-Шапито за Новый Мир» избрали для первого публичного действа. Это был способ, с помощью которого они попытаются в этот день предупредить мир об истинном характере плана «Корпорации Америка» затопить Большой каньон, поскольку этот план, по мнению неправительственных ученых, не может оказать ни значительного влияния на гравитацию, ни какого-либо влияния на дисбаланс и дефицит времени и послужит лишь к наполнению денежных сундуков «Корпорации Америка».
Это был туго натянутый канат.
В этот день на глазах у представителей прессы, тысячных толп и вездесущих телеоператоров программы «Шоу-Америка» Бадди вцепился руками в широкие плечи Арни – Короля Канатоходцев, взобрался к нему на спину и крепко обхватил его талию ногами. Он как можно бодрее помахал рукой собравшимся. А затем Арни, с Бадди на спине, ступил на натянутый канат.
По какой-то причине в опьяняющий момент планирования своего первого представления циркачи решили, что обыкновенный сольный проход по канату через каньон будет недостаточно драматичным. Там должны быть три канатоходца: впереди Эдвин-Шпенёк, посередине Арни и Джордж-Пенёк сзади.
– А Большой пусть кого-нибудь несет, – сказал Пенёк. – На спине. Кого-нибудь вроде… может… Бадди?
– Меня?! – спросил Бадди.
– Ну, ты единственный, кто у нас не настоящий циркач, – развивал свою мысль Пенёк. – А мы не можем теперь позволить себе рисковать еще и другими номерами, разве непонятно?
С подобной логикой спорить никто не мог… Кроме, пожалуй, Бадди. А так как «Цирк Уродцев» был теперь одним из самых демократических институтов в стране, предложение Пенька было немедленно принято большинством голосов.
И вот теперь Бадди прижимался к спине Арни, а сердце его взбиралось все выше к горлу, в то время как они вступали на раскачивающийся канат метрах в десяти за Шпеньком. Последний кусок твердой земли остался позади, а следующий, какой он мог видеть, был далеко-далеко и много ниже по уровню. Вся красота каньона, которой Бадди наслаждался сегодня утром, исчезла: каньон превратился в невероятную зияющую пасть, в ужасающую, ржавую, кровавого цвета пропасть, разверзшуюся, чтобы поглотить его целиком. Он разглядел внизу коричневатую, извивающуюся ленту реки: она слишком сильно сверкала, вызывая головокружение, и была слишком далеко внизу. Бадди отвел глаза, закрыл их и сосредоточил все внимание на своем дыхании, пытаясь привести в норму внутренности. Приветственные крики, проводившие их в путь с южного края каньона, затихли: теперь ему было слышно лишь посвистывание ветерка в ушах да поскрипывание каната под ногами Арни, пядь за пядью, тщательно рассчитанными шагами преодолевавшего расстояние. Каждое его движение вызывало покачивание каната вниз-вверх, словно они шагали по батуту. Бадди почувствовал, как резкий сухой ветер пустыни обжигает его щеки.
Наконец он успокоился настолько, что смог снова открыть глаза. Северный берег каньона все еще казался невозможно далеким; однако крохотный силуэт Шпенька, который ничего не нес на плечах и мог поэтому двигаться быстрее, чем они, уже почти достиг безопасного места, где со скал протянулись растяжки, крепящие канат. Толпа ожидающих – темное, постоянно меняющее очертания пятно на красноватой земле – приветствовала карлика криками: здесь они были едва слышны. Бадди предполагал, что Пенёк идет позади, совсем близко от них, но не осмеливался повернуть голову, чтобы посмотреть, не осмеливался вообще как-то изменить позу, несмотря на то что у него стали уставать руки, а ноги налились тяжестью, достойной слона Бимбо, который, как смутно слышал сейчас Бадди, трубил вовсю где-то на другом берегу.
Бадди только начал успокаиваться и получать удовольствие от этого приключения, как вдруг, чуть миновав середину каньона, Арни вроде бы запнулся. Король Канатоходцев споткнулся раз, потом другой, потом остановился, потом снова споткнулся.
– Да ладно, – проговорил Бадди из-за плеча партнера. – Хватит драматических штучек. Давай сосредоточимся на том, чтобы благополучно добраться до той стороны, идет?
– Это не драматические штучки. – Король Канатоходцев снова остановился и отер лоб тыльной стороной ладони. Бадди почувствовал, как под его руками напряглись мышцы на плечах у Арни. – Слушай, – продолжал тот, – я давно хотел тебе сказать…
– Арни, сейчас не время для беседы!
– Речь не о беседе.
– Тогда о чем?
– Дело в том, ЧТО я… что у меня…
– У тебя – что, Арни? – Нетерпение Бадди было столь сильным, и он нервничал так, что внутренности у него в животе стали завязываться узлами.
Вздох Арни был горестен и глубок.
– У меня… у меня акрофобия, Бадди.
– Не вижу, какое отношение ко всему этому имеет сельское хозяйство… – начал Бадди.
– Не АГРОфобия, Бадди, – сказал Арни. – АКРОфобия. Я боюсь высоты!
Бадди почувствовал, что ладони у него стали влажными и началось такое головокружение, будто земля и небо устремились прочь друг от друга, а голова его разрослась, чтобы заполнить образовавшееся пространство.
– Ты мне этого никогда раньше не говорил! – произнес он.
– Я НИКОМУ этого раньше не говорил. После всех лет терапии, после обучения в канатоходческой школе… ну, я думал, что по-настоящему преодолел это… И ведь правда более или менее преодолел – с
