Ронда издала невольное разочарованное «ох-х-х». Но тут, не отводя глаз от Бадди, она увидела, что он наклонил голову набок – совсем чуть-чуть, а его подбородок выдвинулся вперед, словно он пытался сосредоточиться, и колесико, не совсем еще застывшее на розе, вроде бы покачнулось и заколебалось. Вдруг оно прокрутилось назад, решительно остановилось, и в прямоугольном окошечке засияло третье сердце.
Зазвучали сирены и колокола, засверкали огни, закрутились колесики. Затем со звоном посыпались монеты: четвертаки падали на четвертаки, уже скатившиеся в специальное гнездо, оттуда в ладони Бадди, а затем и в ладони Ронды, когда она подошла и сложила свои руки ковшиком рядом с его руками, потом монеты раскатились по всему полу. Все посетители кафе повернулись и уставились на них, и во второй раз за этот день в кафе раздались аплодисменты.
Бадди и Ронда подняли головы и увидели официантку в голубой униформе с кружевной оборкой: она стояла, глядя на них, и качала головой. Во взгляде ее светилось не что иное, как подозрение.
– Никогда не видела, чтобы хоть кто-то выиграл ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ у этой машины… до сегодняшнего дня, – произнесла она.
Бадди и Ронда храбро встретили ее взгляд.
– Это же любоооовный джекпот! – воскликнули они в один голос. Это вызвало у обоих взрыв удивленного смеха, они взглянули друг на друга, покраснели и отвели глаза.
Официантка только пожала плечами и, бесшумно переступая ногами в черных туфлях на каучуковой подошве, ушла, чтобы обслужить нового клиента.
– Мы что – на одной волне? Без слов друг друга понимаем? – Бадди все еще смеялся. Наверное, это прозвучало так, будто он слишком торопит события, потому что за его словами последовало неловкое молчание, после чего оба наклонились и стали подбирать с пола просыпавшиеся монеты.
Человек у таксофона смог наконец дозвониться.
– Мюриэл? – говорил он в трубку. – Что ты сегодня делаешь, детка? – Последовало молчание. – Нет! – сказал он. – Это Роджер!
– Вот видишь, – сказал Бадди, когда они с Рондой подобрали четвертаки изо всех углов и закутков, куда те закатились, и сложили их кучей на столе. – Я всегда выигрываю.
– Но тогда… – спросила Ронда, – почему же ты небогат? Почему не выигрываешь миллионы долларов и не тратишь их на благотворительность?
– Тогда это не работает, – пояснил Бадди. – Если я начинаю слишком увлекаться результатом, это перестает действовать. А если не перестает, то меня в таких местах вычисляют и гонят вон. Кроме того, я, по правде говоря, не люблю азартные игры. Я хочу сказать, какой в них интерес, если всегда выигрываешь? Тогда ведь даже не волнуешься!
– И все-таки, – сказала Ронда, – у меня предчувствие, что этот твой талант когда-нибудь пригодится.
– Ну что ж, – ответил Бадди. – Не могу представить, что выигрывать любоо-оовный джекпот вообще может быть нехорошо.
Ронда чуть улыбнулась и отвела глаза. Бадди представилось, что на ее щеках появился легкий румянец.
Человек у телефона только заканчивал беседу.
– Ну ладно, сонная совушка, – говорил он. – Значит, в восемь. – Он помолчал. – Нет, – поправил он. – Это Роджер. Ладно, значит, увидимся. – Он снова помолчал, прежде чем повесить трубку. – Мюриэл, детка, – сказал он. – Я тебя люблю!
Он повернулся и пошел прочь. На лице его играла такая широкая улыбка, какой мир еще не видывал.
Когда вечерняя тьма окутала плечи окрестных холмов, их беседа приняла более интимный характер. Официантка зажгла на столике свечу, лучащийся от нее свет создавал вокруг них яркий трепещущий круг, словно светлый альков, в котором существовали они одни. Они наклонились друг к другу над столом, чтобы лучше слышать каждое произнесенное другим слово; они говорили о смысле и значении любви, о возможностях человеческой жизни. В какие-то моменты их губы были так близко – всего на расстоянии ладони. Бадди в волнении съел все лепестки с розы на их столике и уже приглядывался к вазе на соседнем. Он страшно обрадовался, когда пораженная официантка осмотрела ободранный стебель цветка и заменила его новым.
Как легко было бы, думал Бадди, как легко было бы склониться чуть дальше над столом, приблизиться на эти несколько ничтожных сантиметров и коснуться ее губ своими! Не было у него сейчас желания сильнее, чем это, и все же… – ведь он только-только встретил эту женщину, едва ее знал, несмотря на то что в душе он чувствовал, что они знают друг друга целую вечность. Вероятнее всего, думал он, я рискую ее отпугнуть. Но он снова и снова решал, что сделает это; его намерение кружило ему голову, слова Ронды доносились словно издалека, звучали слабо и смутно и не удерживались в мозгу. Потом она снова наклонялась ближе, он делал то же самое, но решимость покидала его, и он отступал на испытанную и верную территорию – территорию слов, ведь их он всегда считал более надежными, чем эмоции.
В конце концов они оба смолкли: все темы были исчерпаны. В сознание Бадди стали вплывать отрывки бесед за парой соседних столиков, где еще оставались посетители.
– Дак вот я ей и говорю. Говорю, значит…
– Ну и что скажешь про эту погоду, Генри?
– …самая потрясная девчонка, какую в жизни встречал…
– Самый лучший красный чили в округе Окотилло!
«Ах, – размышлял Бадди, словно погрузившись в дрему, – вот она. Жизнь человека. Замечательная, замечательная человеческая жизнь!»
– Ронда, – вдруг нарушил он молчание. – У тебя когда-нибудь возникало чувство, что чего-то в тебе не хватает? Что у тебя вроде бы есть какая-то рана? Внутри?
Будто твоя душа обрела существование, а какая-то ее часть, другая половина, отсутствует, была оторвана еще до того, как ты явилась в этот мир, и ты с тех пор ее все время ищешь?
Ронда сидела молча, а теплые пальцы света, лившегося от свечи, ощупью бродили по ее лицу. Казалось, в ней происходит внутренняя борьба, хотя Бадди и представить себе не мог, какова природа этой борьбы.
– Бадди… – Она глянула в его глаза своими темными, такими прекрасными глазами… похожими на что? – думал Бадди. – Они как корица? как гвоздика? как темные бездонные колодцы, уходящие глубоко в землю? Тысячи никчемных сравнений толпились у него в голове. Он видел крохотное пламя свечи, отражавшееся в глазах Ронды, такое совершенное и завершенное, словно они целиком втянули в себя это сияние.
Она смотрела на него так напряженно, что Бадди невольно подумал: она чувствует то же, что и он!
– Бадди… – Она колебалась. – Да, я тоже испытывала такое чувство. Я очень хорошо знаю, что ты имеешь в виду. Ты нравишься мне больше всех, кого я до сих пор встречала, и я надеюсь, мы всегда будем друзьями. Но я думаю, ты должен знать… – Она подняла левую руку к свече, и знак, который он должен был бы заметить много часов назад… мог бы заметить, если бы не был так неопытен в этих вещах, не был отвлечен ее оживленностью, ее красотой настолько, что исключил этот знак из зоны своего внимания, или не зафиксировал в мозгу его значение, или оказался слеп к этому конкретному отрезку действительности, или просто не заметил… Этот знак ведь был там и раньше, до него, в виде тоненького поблескивающего кольца на пальце левой руки. На том пальце, которого недоставало у его матери, совершенно не к месту подумал он.
– Бадди, – заговорила снова Ронда, а он смотрел, как призрачный отсвет огонька свечи пляшет вокруг ее глаз. Но она опять отвела глаза. – Я помолвлена.
17. Семьдесят три моста
Хьюберт П. МакМиллан устал. За последние двенадцать дней он посетил, по его собственным, весьма тщательным подсчетам, семьдесят три моста. Костюм его был в лохмотьях, туфли облеплены грязью, а сам он покрылся синяками и ссадинами. Его пинали, ставили ему подножки, осыпали ударами, издевались над ним, обманывали, преследовали. Один раз даже укусили. Он больше не желал видеть эти сэндвичи с арахисовым маслом – ни одного, никогда в жизни! Но никто не смог ответить на его вызов так, чтобы ответ показался Хьюберту убедительным. На самом деле он так полностью и не решил для себя,
