он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРИГОДЕН. Он попытался научиться шпагоглотанию, но ничего не мог с собой поделать – все время давился. Он попробовал стать пожирателем огня, но сжег всю свою шевелюру. Он падал с ходулей. Его сбрасывали лошади и слоны. Он перебил несколько ящиков фарфоровых тарелок, пытаясь научиться жонглировать. У него не вышло с трапецией, ничего не получилось ни на канате, ни с гимнастикой. Какое-то время Бадди даже пробовал устроить собственный сеанс магии, но никогда не знал, что именно вытащит из цилиндра, – он только подозревал, что это вряд ли будет кролик. Целая вереница ассистенток, после того как он несколько раз чуть не перепилил каждую пополам, отказалась участвовать в его сеансах. В конце концов, после того как он однажды случайно превратил обручальное кольцо одного из зрителей в крутое яйцо и не смог превратить его обратно, было решено, в интересах всех и каждого, что Бадди следует прекратить выступления.
– Как жаль, что мы не можем устроить такое представление, где ты мог бы просто сидеть и быть Бадди, – сказал ему инспектор манежа с некоторым сарказмом; и Бадди признал, что тот прав. Только на такое представление Бадди и был способен.
К счастью, в цирке была масса других занятий, необходимых, чтобы шоу могло успешно гастролировать, и Бадди превосходно с ними справлялся – ведь он привык к тяжелой работе еще в харчевне. Он выполнял свою долю работы, ухаживая за животными, был билетером, сочинял репризы для зазывал и вскоре, в полном соответствии со своим именем,[15] подружился почти со всеми. Он стал особенно близок с Гермафродитти – Мужчиной-Женщиной: если посмотреть с левой стороны, создавалось впечатление, что это лесоруб в дамском вечернем платье, а если с правой – что это дебютантка в обличье лесоруба. А еще с Ирмой и Эдной, безвкусно одетыми сиамскими близнецами из Де- Мойна, которые хлопотали вокруг него и вечно заботились о том, чтобы он поел как следует. И с Пеньком, Шпеньком и Крохой – карликами-канатоходцами. И конечно, с Присциллой – Татуированной Предсказательницей.
Бадди нравилась то бурно вскипающая, то опадающая музыка перемежающихся смехом разговоров, которая плыла над лагерем в летние вечера: казалось, смех чаще всего доносится с той стороны, где размещаются «Уродцы» – собрание людей, меньших, чем обычно, или больших, чем обычно, или более худых, чем обычно, или более толстых, чем обычно, или тех, у кого недоставало рук, или ног, или еще каких-то необходимых атрибутов, небрежно соединенных вместе под терминами «тело» и «ум».
Очень скоро Бадди обнаружил, что именно здесь, где располагались «Уродцы», человечество являло свои самые великолепные качества. Здесь он не видел чванливости и самодовольства, столь типичных для стройных и красивых акробатов на трапеции или гимнастов с их совершенными мускулистыми телами, с идеальной формы руками и ногами. Здесь царила скромность, спокойная гордость, чувство единения против непроходимой глупости, так часто проявляемой зрителями; упрямая вера в доброту, кроющуюся в человеческой душе, независимо от размеров человека или формы его тела, независимо от того, какими невеждами могли показаться люди из-за их поведения. И чувство доброжелательного долга по отношению друг к другу. Нельзя сказать, что эти уродцы стоят ПРОТИВ всего мира, думал Бадди, эти уродцы стоят ЗА весь мир.
Не только Бадди ценил эти качества и проводил большую часть свободного времени с «Уродцами». Там бывал Феликс – Укротитель Львов, настоящая звезда цирка, хотя и очень скромный человек, который скорее чувствовал себя, как дома, здесь, чем среди тех, кто обычно считались нормальными людьми; и Луиджи – Самый Сильный Человек, который, несмотря на свое необычайно мощное тело (а может быть, как раз из-за этого), чувствовал себя легко и спокойно среди уродцев, а не среди великого множества обожателей, ежевечерне толпящихся вокруг него.
Бадди любил цирк – сомнений в этом быть не могло, а циркачи любили Бадди. Однако сегодня, когда он направлялся от излучины шоссе, где его высадила Ронда, к разместившемуся посреди пустыни лагерю, пробираясь между группками кактусов при свете усеянного бриллиантами неба, Бадди впервые нервничал при мысли о том, как он представит друзьям идею, которую так легко принял в радостном возбуждении от встречи с Рондой. Как, черт возьми, сможет он убедить «Уродцев», которые только что легализовали свое отделение от цирка, в разумности объединения с какой-то другой группой?
Такое партнерство вовсе неплохая идея, убеждал он себя. В конце концов, несмотря на блестящее представление у Большого каньона, их только что заявивший о себе «Цирк-Шапито за Новый Мир» обладает не слишком большими средствами, не имеет постоянного пристанища и особых перспектив, кроме предложения Полли провести следующую зиму на пустом участке возле ее нового заведения, арендуемого у корпорации «Что-за-Сосиска!». Этот участок теперь уменьшился вдвое из-за установленного корпорацией размера стоянки для машин. Кроме того, Бадди не думал, что площадка на самой южной окраине Байю может стать особенно удачным местом для дебютных представлений их будущего Политически Корректного Цирка.
И все же, когда до него донеслись звуки аккордеона Луиджи, перемежающиеся песней и смехом и хриплыми возгласами, когда завиделись отсветы костров на фоне ночного неба, Бадци почувствовал сильное беспокойство, предвкушая прием, какой может быть оказан его одностороннему решению. Судя по грубым шуткам, долетавшим до него от кольца фургонов, циркачи уже вторую ночь подряд весело отмечали успех своего представления у Большого каньона. Тем не менее вопрос нужно обсудить как можно скорее – Бадди был в этом уверен, – прежде чем опьянение достигнет крайней степени. Альтернатива – сообщение этой новости завтра утром целому лагерю страдающих от похмелья «Уродцев»: такая перспектива не могла наполнить сердце Бадди восторгом.
Но как только Бадди шагнул из степи в свет костров, ему тотчас же стало ясно, что его план захватить циркачей при переходе от одного уровня опьянения к следующему не сработает. Летучие Братья Фердыдурке, как всегда, кувыркались повсюду, отбрасывая огромные тени, время от времени останавливаясь, чтобы вытащить колючки из тыльных частей друг друга, если сальто-мортале заносило их слишком далеко в колючий кустарник пустыни. Луиджи напрягал бицепсы, энергично накачивая свой аккордеон, и распевал меланхолические песни о гондольерах старой Венеции. Он довел Грустных» Клоунов до такой ностальгии, что те расплакались: их невероятные носы, так похожие на картофелины, стали еще краснее, и клоунам приходилось то и дело сморкаться, издавая столь трубные звуки, что все вокруг вздрагивали. Гермафродитти, с лицом наполовину бородатым, наполовину по-девичьи гладким, в свете костров увлеченно отплясывала «казачок» и то и дело пускалась вприсядку, уперев руки в бока и порой издавая восторженные вопли. Огромные кошки Феликса подвывали в тон музыке, мулы аккомпанировали им траурным ревом, породившим панику в стайке койотов, собравшихся невдалеке. Взгляд Бадди был неожиданно привлечен к небесам – у него над головой раздался самый яростный кошачий концерт из всех, слышанных до сих пор. Там, наверху, он разглядел покачивающийся из стороны в сторону силуэт Арни – Короля Канатоходцев, нестойко пробирающегося по краю крыши одного из фургонов; в каждой руке у него было по бутылке мескаля,[16] и он завывал в лад с койотами.
Тем временем Фредди – Пожиратель Огня, который еще раньше намекал, что готовится вскоре испробовать новую смелую идею для своего номера, присел поблизости от Гермафродитти у костра, так что Бадди подумал: уж не собирается ли и он присоединиться к танцу? Вместо этого Фредди, раздуваясь от гордости и вдохновения, громко произнес:
– В каждом цирке есть Пожиратель огня… А найдется ли хоть один, где имеется Огнеизвергатель?
– Огне… – что? – начала было Гермафродитти, но ее голос заглушил ужасный громоподобный взрыв, который сопровождался ревом пламени, вырвавшегося из нижних областей тела Фредди. Пламя подожгло креозотовый куст на противоположной стороне костра. Бадди услышал, как за фургонами затрубил в ответ Бимбо. Позже он узнал, что Фредди поглощал бобы, фасоль и зеленый горошек двадцать четыре часа в сутки, чтобы поддерживать свой исполнительский аппарат в наилучшей форме, и понял, что раздувался
