место, наконец-то обрели дом.
Совершенно неожиданно он почувствовал, как его плечи фамильярно обвивает чья-то рука. Он повернул голову и, к своему величайшему удивлению, обнаружил, что это человек, от которого он менее всего мог бы ожидать такого жеста: Родриго. Разогретый лимончелло, опьяненный победой, соперник Бадди пребывал в настроении ликующем и поэтическом.
– Ты только взгляни на эту луну! – Родриго указал свободной рукой с зажатой в ней бутылкой лимончелло в сторону заходящего светила. – Нас притягивает красота, Бадди, это Я тебе говорю. – Родриго вздохнул. – Притягивает, как мотыльков – огонь.
Впервые за все время Бадди услышал, что Родриго произносит его имя без малейшей примеси иронии.
На какой-то миг Бадди показалось, что этот человек ему почти нравится.
Через несколько часов после этого, когда Бадди выбрался из постели и вышел в лагерь, чтобы приветствовать наступление дня – значительно позже, чем он привык это делать, – он с удивлением увидел совершенно новый ряд слов, вспыхивающих на видеоэкране «Корпорации Америка», установленном на виадуке.
Экран располагался там в полном одиночестве, то вспыхивая, то угасая, вспыхивая и угасая, и снова вспыхивая, сияя ярче, чем солнце, уже высоко стоявшее в небе, и сам по себе, всеми буквами выкрикивал в ясный свет дня свое новое сообщение:
25. На Колпачном Ранчо
Бывший Президент Спад Томпсон устал. И не только устал – он был обеспокоен. Его беспокоили перемены в стране, а еще – сможет ли он, в конце концов, хоть что-то сделать с этим здесь, у черта на куличках, на Колпачном Ранчо. Еще недавно ему казалось, что это хорошая идея: отступить, перегруппироваться, созвать союзников, объединить усилия с теми, кто мог бы помочь ему сорганизовать силы для противодействия захвату страны корпорациями. Он представлял себе, как создает здесь нечто вроде правительства в изгнании, готовясь к тому дню, когда, быть может, это безумие закончится и Америка возвратится к тем принципам, на которых была основана. Однако теперь, увидев, в каком состоянии ранчо, осознав его отдаленность и тот объем работы, какой требовался, чтобы привести его в порядок, он чувствовал, как все его тело словно завязывается узлами от непонятного напряжения. Он ощущал, как твердые, напряженные бугры вздуваются на спине, на шее, на плечах. Я становлюсь слишком стар для всего этого, размышлял он. Но – слишком стар для чего? Стар жить? Впервые почти за два десятилетия, подумал Спад, ему по-настоящему захотелось выпить. Впрочем, это не совсем правда. С того самого дня, как он взялся за президентство, отказался от прежней жизни и выработал свой стиль, ему каждый день по- настоящему хотелось выпить. Но сегодня ему хотелось выпить по-настоящему, ПО-НАСТОЯЩЕМУ. А почему нет? – спросил он себя. Он ведь больше не президент, верно? Он больше ни за кого не отвечает, кроме как за себя самого.
А где же МакМиллан? – подумал Бывший Президент Томпсон. Вероятно, спит: он очень много спал после того, как позавчера вернулся и, войдя в Большой Дом, объявил: «Я нашел Брауна… Он едет… И я не желаю больше видеть ни одного сэндвича с арахисовым маслом до конца своих дней!» После этого Хьюберт свалился на койку в одной из комнат прежних жильцов. МакМиллан выглядит подавленным, думал Спад, проходя через Большой Дом мимо галереи колесных колпаков, покрытых патиной времени и затянутых паутиной. А почему бы ему не быть подавленным? Спад и сам был подавлен с тех самых пор, как покинул Столицу, свой кабинет и пост президента, – подавлен сильнее, чем когда бы то ни было за много лет. И он не просто хотел выпить. Он это заслужил.
Бывший Президент Спад Томпсон прошел на кухню; она была захвачена крысами, захламлена, покрыта толстенными слоями пыли и паутины. «Обломки времени», – подумал Спад, затем порылся в карманах, чтобы достать блокнот и ручку, но ничего не нашел. Худо: это была бы очень подходящая фраза для очередной речи. Впрочем, вряд ли ему когда-либо придется произносить речи, верно?
Спаду и правда очень нужно было выпить.
С большой осторожностью он стал открывать шкафчики, один за другим; на всех дверцах красовались древние колпаки от колес, с ходом времени обесцветившиеся и покрывшиеся пятнами. Мышь бросилась прочь и скрылась в темном углу. В шкафчиках он ничего не нашел. Спад открыл холодильник, но и тут было пусто, а стенки покрывала пушистая плесень. Из холодильника пахнуло затхлостью и гниением. Спад поспешно захлопнул дверцу. В последней попытке он подошел к раковине и открыл дверцу шкафчика под нею.
Часть его существа хотела воспротивиться столь глубокому падению, но какая-то дверь в прошлое уже, казалось, скрипела, отворяясь, и он не мог не войти, хотя бы для того, как он сам себе объяснил, чтобы по- быстрому помочиться.
– А-х-х-х! – с удовлетворением прошептал Спад. Там, за крысиным гнездом и мятыми газетами, он отыскал бутылку, на которой еще был виден почти облупившийся ярлык с поблекшими буквами: «Промис: Мебельная политура». Под этими словами шли полустершиеся ингредиенты, но одну строчку он смог разобрать: «Спирт – 15 %». Спад взвесил в руках бутылку – все еще полна на три четверти. Он уже начал отвинчивать крышку, которую так зацементировали годы, что она не поддавалась, когда услышал за спиной шаги.
Не выпуская бутылку из рук, Спад с виноватым видом повернулся, ожидая встретить неодобрительный взгляд Хьюберта, нацеленный в него от двери. Вместо этого он увидел в проеме высокого незнакомца, стройного человека с копной непослушных волос на голове и каким-то особенно пристальным и глубоким взглядом.
– Это вы, Спад? – спросил он.
– Биби… Браун? – Спад прищурился, глядя на него из кухонной тени. – А я как раз собирался… протереть кое-какую мебель.
– Это хорошо, – ответил Биби. – Здесь ужасный беспорядок.
Биби хотел прибыть в Долину Надежды раньше тех, кого он не совсем точно называл своими «компаньонами» из подмостья: такие термины, как «ученики» или «последователи», все еще заставляли его нервничать так, что при одной мысли об этом он начинал немедленно прозрачнеть. Ему хотелось хотя бы в течение нескольких дней снова пережить прежний опыт – без необходимости слишком много думать о ком-то другом: ведь именно здесь он когда-то отвечал на вопросы, преследовавшие его все ранние годы жизни. Тем более что он, как и все, кто раньше жил здесь, полагал, что Колпачное Ранчо целиком и полностью стерто с лица земли. Снова ступить ногой на эту землю… увидеть дома и постройки, в большинстве своем еще сохранившиеся и стоящие там, где он их оставил… Это наполнило глаза Биби слезами. Его охватили воспоминания о семи годах, проведенных на ранчо с дядюшкой Отто, Колпачным Королем Долины Надежды, и он опять не мог не задаться вопросом: что же случилось со старым патриархом – самым свободным, самым раскрепощенным человеком, какого он встречал в своей жизни, после того как тот исчез с ранчо накануне его уничтожения?
Однако Биби понимал: для того чтобы по-настоящему восстановить ранчо в его былом великолепии, все тут покрасить и отремонтировать, не говоря уж о том, чтобы отчистить все эти колпаки, потребуются, скорее всего, долгие месяцы и вся помощь, какую только он сможет привлечь. Вероятно, время для спокойного, незаметного, по большому счету беззаботного существования прошло, думал Би-би: слишком много нужно сделать, и не только здесь, на ранчо, но и в мире вообще. Мысль об этом все еще причиняла боль, все внутри у него сжималось от ностальгии по свободе и беззаботным удовольствиям его юных лет; и впервые Биби стал осознавать невероятность того, что взял на свои плечи дядюшка Отто, наблюдая не только за постройкой и содержанием ранчо, но и за «духовным развитием» (это выражение старик просто терпеть не мог) его жителей. И совсем не впервые Биби почувствовал, как он все еще далек от своего учителя, от того, чтобы достичь его уровня понимания, не говоря уже о том, чтобы успешно действовать как достойный его преемник в деле, начало которого Отто здесь заложил.
Тем не менее эти трое – Спад, Биби и Хьюберт – энергично принялись за дело, и через несколько суток в главных жилых помещениях ранчо было восстановлено какое-то подобие порядка. Все это время Биби со Спадом вспоминали о днях, которые они провели вместе здесь, в былой Америке давно прошедших лет, и рассказывали друг другу о том, что произошло с каждым с той поры, как они виделись в последний раз более трех десятилетий назад.
