«Всегда можно положиться», – думал Бадди. Накануне той ночи, когда Бадди отправился на север страны, Чучело, пытаясь поднять упавшее настроение Мечтателей, снял завесу со своих последних технических нововведений. С помощью Кристофера, парнишки из соседнего баррио, оказавшегося гениальным механиком, Эдди чудесным образом удалось превратить один из старых грузовых автофургонов, тысячу лет стоявших на территории лагеря, в современный пресс-мобиль. Автомобиль был снабжен солнечными панелями, спутниковой тарелкой, и его украшал целый репейниковый куст антенн, так что теперь, куда бы Эдди ни отправился, его пресс-центр отправлялся вместе с ним. Это было весьма удобное нововведение, особенно если учесть недавнюю блестящую идею Эдди создать пиратскую радиостанцию, которую он и продемонстрировал во время пробной ездки по шоссе.
От скороговорки Эдди Ронда рассмеялась – впервые за много недель. Даже мрачный Висенте расплылся в улыбке, так что на мгновение показалось, будто вернулись старые времена.
Походный пресс-мобиль, кроме всего прочего, позволил Бадди и всем остальным поймать очередную передачу «Шоу-Америка», хотя автофургон с Кристофером за рулем катил по шоссе со скоростью почти сто километров в час.
– Что может быть более по-американски, чем это? – радостно восклицал Эдди. – Вести машину и одновременно смотреть телевизор?!
Но Бадди не разделял общего веселья. Он с трудом мог поверить в то, что говорил ведущий – Мундо Мефисто. Судя по всему, «Корпорация Америка» только что издала эдикт, объявляющий «Шоу-Америка» официальной программой американского народа и целиком отменяющий все остальные программы. Решение должно вступить в силу через семьдесят два часа. Отныне будет только «Шоу-Америка» или ничего.
«Одна Страна, Одна Сеть!» – таким стал новый девиз программы. Бадди видел, как по экрану шли титры с перечислением участников передачи, а за кадром звучала, все нарастая, музыка – знакомая патриотическая песня, которую «Шоу-Америка» использовала как свои позывные. Бадди, конечно, слышал эту песню тысячу раз, но сейчас, когда хор ангельских голосов выпевал давно известную мелодию, каким-то уголком сознания он отметил некоторые изменения в тексте:
Часть третья
40. Красный дождь
Депеша 2/21
От: Эдди Финклестайна
Кому: Всем членам ООАМ
И наступил февраль, а с ним ледяные грозы…
Красный туман сменился красным дождем: дождь шел, и шел, и шел, словно небеса истекали кровью.
Бадди опять думал об отце. Он ненавидит своего отца… Он любит своего отца… Черт, он же никогда не знал отца, не имел ни малейшего представления, кто он такой. Вот и все, что он может сказать о своем отце. А теперь он должен его отыскать.
И еще Бадди думал о Ронде, как он думал о Ронде всегда: он любит Ронду но она принадлежит другому.
Он уже соскучился по ним по всем. Он соскучился по Баттерфляй. Он даже по Алефу соскучился.
Что же такое жизнь, в конце концов?
Бадди забрался в старый «Форд Аппалузу[40]», доверчиво одолженный ему Эдди-Чучелом для осуществления целей этого таинственного предприятия. На сиденье рядом с собой он бросил свой старый рюкзак. Если необходимо ехать, он поедет. Езда поможет ему изгнать из своей души страсть, отчаяние и тьму, километры пути высосут все это из него, словно яд из раны.
Он ехал, а дождь и туман сгущались вокруг него: туман окутал все вокруг темно-красным покровом, словно все предметы на земле вдруг стали живыми, пульсирующими сердцами, из которых начала сочиться кровь. Вот в чем главная проблема западной цивилизации, думал Бадди. Мы смотрим на мир и его предметы как на мертвые объекты, мы поступаем с ними, как нам заблагорассудится, а ведь фактически во всем, до самого маленького камешка, до осколка стекла, пульсирует жизнь.
Жизнь, которая в данный момент вроде бы не включала его в себя.
Бадди хотелось вернуть все назад, к самому началу, и все начать заново. Ну и что, если правительство навсегда искривило время? Может быть, новый вариант времени будет лучше? Возможно, как утверждают исследователи, наша жизнь когда-нибудь будет развиваться от конца к началу. И если бы можно было прокручивать историю нашей жизни назад, мы смогли бы оставить ее впереди. Мы стали бы прокручивать кинопленку собственной жизни с конца к началу: умершие восставали бы из гробов и постепенно заново обретали силы и жизненные соки; кровь снова прилила бы к их щекам, зубы вернулись бы в пустые десны, сексуальный аппарат снова принял бы строевую стойку. Зрению возвратилась бы ясность, а слуху – острота…
Пожалуй, если бы можно было прокрутить историю своей жизни назад, мы смогли бы убежать от смерти.
Бадди ехал на север; дождь усиливался, температура падала до тех пор, пока влага, окутавшая все вокруг, не начала замерзать. Тонкая пленка льда покрыла каждый стебель, все листья и ветви деревьев и – самое опасное – мосты, так что машины, легковые и грузовые, если только их водители не проявляли особой осторожности, начинали крутиться на мосту, как хоккейная шайба, будто их колеса совершенно утратили всякую связь с его поверхностью.
Он ехал через горы, в сельскую местность. Голые ветви тополей чертили небо, каждый прутик – в прозрачной стеклянной оболочке, узловатые руки суков указывали все направления сразу. Повсюду, где бы он ни ехал, блестели льдинки, острые и сверкающие, словно алмазы. Ледяной мир, думал Бадди.
Он ехал и ехал, мечтая о том, как бы найти выход; но кто-то пристегнул купол неба к горизонту со всех сторон, и казалось, что выхода нет.
Бадди ехал через горы на север и наконец выехал на высокую безлесную равнину, окруженную горами, – равнину совершенной белизны, одетую снегом; белизна простиралась, насколько хватало глаз, и доходила до дальних горных пиков. Они тянулись к небу плотными, неровными рядами, вздымая вверх истерзанные хребты, острые и иззубренные, словно ножи; между ними открывались темные каньоны, будто врата в непознанные миры. Это была вселенная белизны, нарушаемой лишь перекрещивающимися линиями заборов и змеиными извивами темных, далеко протянувшихся дорог. Вдали вершины отполированной льдом столовой горы сияли в лучах низкого солнца, как золотые города. Поверхность шоссе здесь была испещрена черными волнистыми полосами, словно письменами языка, похожего на арабский: это трещины в дорожном покрытии, рожденные сменой жары и холода, были залатаны более темным асфальтом. Они разворачивались перед ветровым стеклом и уходили под колеса, будто слова, начертанные на пергаменте, будто Бадди ехал по бесконечно разворачивающемуся свитку величайшего текста в мире, но был неспособен его расшифровать.
Вопреки его воле, пока он смотрел на этот пейзаж, в нем стало нарастать чувство, похожее на изумление. Он ощущал в сердце удивительный подъем, хотя какая-то часть его существа продолжала этому сопротивляться. Солнце уже село, и на горизонте, меж нахмуренных бровей облаков, загорались краски; вот
