углу.
— Кому они звонят? — спросил он.
— Чьей-то тетке, наверное. Какой-то никому не нужной старухе из Атланты.
— И во сколько обходится это удовольствие?
— В четыре миллиона и девятьсот тысяч долларов. Это, конечно, не только зарплата, многое сложно проследить.
Стэнтингтон тихо присвистнул:
— Четыре миллиона и девятьсот тысяч! — воскликнул он. — Уволить их к чертовой матери! Представьте, что будет, если «Таймс» раскопает эту историю.
— "Таймс"? — переспросил начальник оперативного отдела.
— Не обращайте внимания, — сказал Стэнтингтон.
— Проверить эту женщину?
— Нет. Проверка тоже стоит денег, здесь все вокруг стоит кучу денег, даже чтобы войти в туалет, нужно выложить двадцать три доллара и шестьдесят пять центов. Ну нет! После проверки эта «Омега», или как ее там, встанет нам уже в пять миллионов, а это неприятная цифра. Никто не запомнит четыре миллиона и девятьсот тысяч, но пять миллионов они не пропустят. Пять миллионов здесь, десять там, и нас прижмут к стенке. Стоит дать им волю, и нам придется опорожняться в коридоре.
Начальник оперативного отдела и начальник отдела кадров обменялись недоумевающими взглядами. Озабоченность адмирала проблемой уборных была им непонятна, но с решением насчет «Омеги» оба были согласны. Этот проект, чем бы он ни был, никак не сочетался со всей остальной деятельностью ЦРУ. Люди в нем были связаны только со старухой в Атланте, а она ничего из себя не представляла. Начальник отдела кадров все-таки проверил ее, не ставя шефа в известность: она была ничем и никем, не знала ничего и никого. Он затеял проверку, испугавшись, не имеет ли она какого-либо отношения к президенту. В тех краях всех можно в этом заподозрить, но здесь президент явно был ни при чем. Так что согласие было полным: уволить их. Вышвырнуть вон!
В десять утра шестерых агентов, работающих на проект «Омега», уведомили, что с этой минуты они уволены со службы.
Никто не жаловался. Они все равно не понимали, в чем заключается их работа.
Адмирал Уингэйт Стэнтингтон продолжал мерить комнату шагами и после того, как его подчиненные ушли. Он сочинял новое начало статьи для «Таймс».
«Между 9 и 9.20 утра прошлого вторника адмирал Уингэйт Стэнтингтон, новый директор ЦРУ, уволил двести пятьдесят шесть агентов, сохранив тем самым американским налогоплательщикам почти десять миллионов долларов. И это было только начало хорошего трудового дня».
Не так уж плохо, подумал Стэнтингтон и улыбнулся. Это было только начало хорошего трудового дня...
В небольшом домике в самом конце Пэйсиз Ферри-роуд, что на окраине Атланты, миссис Амелия Бинкингс чистила над кухонной раковиной яблоки. Из-за артрита пальцы плохо повиновались. Она посмотрела на часы, висящие над раковиной: было без шести минут одиннадцать. Через минуту должен зазвонить телефон. Каждое утро он звонил в разное время, и раньше у нее была табличка из картона, где значилось, когда, в какой день надо ждать звонка. За двадцать лет она успела выучить эту табличку наизусть, и поэтому давно уже спрятала ее в буфет, под тарелки парадного сервиза. Без пяти одиннадцать, вот-вот зазвонит. Миссис Бинкингс закрыла кран, вытерла руки отутюженным кухонным полотенцем, лежащим на полочке над раковиной, медленно подошла к столу и уселась перед ним, ожидая звонка.
Она часто думала о людях; которые ей звонят: их было шестеро, за все эти годы она научилась различать их голоса. Миссис Бинкингс постоянно пыталась завязать с ними разговор, но они никогда не говорили ничего, кроме: «Привет, милая, все в порядке». И сразу же вешали трубку.
Порой она думала, было ли то, что она делала... ну, скажем, законным: работы-то для пятнадцати тысяч в год маловато. Свои сомнения она высказала тому строгому невысокому человеку из Вашингтона, который двадцать лет назад предложил ей эту работу.
Он успокоил ее:
— Не волнуйтесь, миссис Бинкингс. То, что вы делаете, очень, очень важно.
Тогда, в 50-е годы, все страшно боялись атомной войны, и миссис Бинкингс спросила, нервно хихикнув:
— А что, если русские сбросят на нас бомбу? Тогда что делать?
Но человек был очень серьезен.
— Тогда все пойдет само собой. Нам беспокоиться об этом уже не придется.
Он еще раз перепроверил ее. Ее мать дожила до девяноста четырех лет, отец — до девяноста пяти; все бабушки и дедушки в девяносто были еще полны сил.
Амелии Бинкингс исполнилось шестьдесят, когда она взялась за эту работу, а теперь было уже почти восемьдесят.
Она смотрела, как секундная стрелка заканчивает оборот вокруг циферблата. 10.55. Предупреждая звонок, она протянула руку к телефону.
Пятьдесят девять секунд. Рука коснулась телефона.
10.55.01. Две, три секунды. Телефон не звонил. Через полминуты миссис Бинкингс опустила руку на стол и продолжала сидеть, глядя на часы.
Она подождала, пока стрелки не показали без одной минуты одиннадцать, затем вздохнула и с трудом поднялась. Сняв с руки золотые часы фирмы «Элджин» и осторожно положив их на стол, она открыла дверь, ведущую в сад, и, ковыляя, спустилась по ступенькам.
На улице было солнечное весеннее утро, магнолии источали сладкий аромат. Сад был невелик, маленькую тропинку в нем окаймляли цветы. Миссис Бинкингс подумала, что за ними давно уже не ухаживала, как следует: слишком тяжело стало ей в последнее время нагибаться.
В дальнем углу сада низкая металлическая ограда окружала круглую бетонную плиту, посередине которой торчал семиметровый флагшток. Люди, которых привез из Вашингтона тот странный строгий человек, устанавливали его целую ночь. Флаг на нем никогда не поднимали.
Миссис Бинкингс ступила на узкую дорожку, ведущую к флагштоку, но остановилась, услышав голос из- за забора:
— Здравствуйте, миссис Бинкингс, как поживаете?
Она подошла к забору, чтобы поболтать с соседкой. Соседка, хоть и жила здесь всего десять дет, была милой молодой женщиной.
Они поговорила об артритах и помидорах, о том, как плохо теперь воспитывают детей. Наконец соседка ушла, и миссис Бинкингс вернулась к флагшгоку. Ей было приятно думать, что после всех этих лет она не забыла снять с руки часы, как велел ей тогда тот человек из Вашингтона.
Она толкнула маленькую железную дверцу в изгороди и, подойдя к шесту, отвязала от металлической скобы на нем веревку. Ее пальцы заломило, пока она распутывала старые и жесткие узлы.
Миссис Бинкингс повернула скобу да 180 градусов и услышала щелчок. Затем ей показалось, что плита у нее под ногами загудела; она подождала еще немного, но больше ничего не произошло.
Миссис Бинкингс вновь привязала веревку и закрыла за собой маленькую железную дверку. Тяжело вздыхая и волнуясь, правильно ли все было сделано, она вернулась в дом, надеясь, что яблоки, которые она чистила на кухне, еще не потемнели. Темными они выглядели ужасно неаппетитно.
На кухне она решила посидеть спокойно у стола — прогулка сильно утомила ее. Чтобы отдохнуть, она положила голову на руки и вдруг поняла, что задыхается. Она протянула руку к телефону, но сверлящая боль пронзила грудную клетку, рука замерла и упала на стол. Боль вошла в тело острым копьем. Словно со стороны миссис Бинкингс наблюдала, как боль из сердца постепенно переходит в плечи, в живот и, наконец, в руки и ноги. Каждый вдох стал требовать больших усилий, и так как миссис Бинкингс была очень стара, она прекратила борьбу. И умерла.
Миссис Амелия Бинкингс была права: когда она повернула скобу на флагштоке, бетонная плита у нее под ногами действительно загудела. Мощный передатчик на солнечных батареях через двадцать лет вернулся к жизни и начал рассылать по всему свету радиосигналы, используя флагшток как антенну.
И по всей Европе стали зажигаться красные огни: в римском гараже, в задних комнатах парижской
