Но все это мало заботило Скуирелли. Она пыхнула сигаретой с марихуаной и закрыла глаза. Правда, Кула помешал ей полностью использовать новообретенные способности левитации.
После того как к самолету подкатили надувную лестницу, Кула открыл люк. Придерживая шляпу, Скуирелли ступила на верхнюю ступеньку.
Она внимательно огляделась: где толпы встречающих? Толп не было.
Затем женщина почувствовала запах.
– Что за ужасный запах? – еле выдавила она, зажав нос и дыша ртом.
– Какой запах? – удивился Кула.
Скуирелли вытащила его наружу, на лестницу.
– Такой!
– Это Индия.
– Пахнет как из выгребной ямы, – поморщилась актриса.
Кула кивнул.
– Да, это Индия.
Присоединившись к ним, Лобсанг втянул своим длинным носом воздух, видимо, нашел его вполне приемлемым и обронил:
– Вы приземлились в Индии.
– Здесь везде такой запах? – поинтересовалась Скуирелли, все еще зажимая нос.
– Такой хороший? – спросил Лобсанг.
– Такой плохой!
– Бывает и похуже. Пошли, нам нельзя задерживаться. Нас могут подкараулить китайские агенты.
– Может, нам подождать приветственного комитета? Обычно, когда я приземлялась в иностранной столице, мне преподносили ключи от города.
– Ключи от Нью-Дели, – проговорил Кула, помогая ей спускаться, – вряд ли останутся здесь надолго.
Их ждал автомобиль. Какая-то британская модель, определенно знававшая лучшие времена. Скуирелли села на заднее сиденье и закрыла окна. Но когда машина покинула аэропорт, удушливая жара заставила женщину снова открыть их.
Так они и ехали – когда запах становился невыносимым, Чикейн закрывала окна, а когда под шляпой слишком жгло, вновь открывала их.
В Нью-Дели, даже в темноте, был заметен общий беспорядок. Уличное движение представляло собой сплошной кошмар. Большой красный автобус едва не ударил в борт их машины. Резко вывернув руль, Кула столкнул автобус с улицы прямо в канаву, где он, трижды перевернувшись, и остался лежать в пыли, на боку.
Впечатление было такое, будто автобусы все, через один, пытаются столкнуть их с мостовой.
– Эти водители автобусов, они что, все чокнутые? – раздраженно взвизгнула Скуирелли.
Кула пожал широкими плечами.
– Они живут в Нью-Дели, все набожные буддисты, и потому их не страшит внезапная смерть. Они смело могут рассчитывать, что новое существование окажется лучше, чем это, теперешнее.
Между тем Лобсанг тянул свое:
– Не обманывайся приятным обращением делийского ламы, святейшая. Он будет завидовать твоему кармическому возвышению.
– Интересно, вспомнит ли он меня, – пробормотала Скуирелли.
– По какой-нибудь прошлой жизни?
– Нет, по этой. Я с ним однажды встречалась на приеме, он милый маленький человечек.
– Когда вы с ним встречались, он еще не предвидел, что ты станешь бунджи-ламой, его старинным соперником. Берегись, под ласковым его обличьем скрывается змея. Он будет взывать к твоим самым глубинным инстинктам, проповедовать опасные идеи.
– Какие, например?
– Пацифизм, – не сказал, а прошипел, как кобра, Лобсанг.
Скуирелли сморщила свое озорное мальчишечье лицо.
– Но ведь именно это проповедовал Будда?
– Господь Будда, – отчеканивая каждое слово, произнес жрец, – не страдал от железного ярма коммунизма.
Атмосфера раздражения, что воцарилась в тесном салоне машины, шнырявшей между автобусами, заставила Скуирелли Чикейн всерьез задуматься над тем, в какую историю она влипла.
Через некоторое время они въехали в пыльный городок Дхарамсала, севернее Нью-Дели, и в окружении жрецов около храма увидели далай-ламу.
Выглядел он точно так же, каким его помнила Скуирелли: маленький человечек с веселыми, но мудрыми
