окончательно подорвавшей во мне веру в то, что я пребывал на земле людей. Между тем, закончив рассказ о своих леденящих душу похождениях, Френсис Хьюз вновь заговорил о каких-то острых расстройствах восприятия, даже не подозревая, что я его совершенно не слушал, томясь только единственным желанием броситься куда угодно, лишь бы ни минуты не оставаться в этих проклятых краях.
— Значит, мой брат видел то, чего на самом деле не было, — самым мрачным тоном проговорил я, — что ж, сверхъестественный характер описанных им картин прямо внушает именно эту мысль, если бы… если бы я не был убежден в обратном. Скажите, мистер Хьюз, вы знали, что в «Поющем Камне» при Роберте была замечательная кукла, чье предназначение, признаюсь…
— О, я вижу вы более осведомлены, чем я думал, сэр, — прервал меня археолог, пронзая пытливым, недоверчивым взглядом. — Джозефина была самой неприступной тайной вашего брата и, простите, я не смею касаться этой темы даже в разговоре с вами. Поверьте, я очень и очень сожалею, но поделать ничего не могу.
— Как ни печально, я не смею настаивать, — недовольно сказал я, — и все же, мистер Хьюз, я позволю себе задать вам только один вопрос. В чем, по вашему мнению, крылась истинная причина появления в доме Джозефины?
— Боюсь, сэр, мне придется повторяться, — задумчиво ответил Хьюз, тщетно раскуривая погасшую трубку. — Только полное одиночество, окруженное со всех сторон каменистыми пустошами, подточило душу вашего брата, заставив искать спасения в объятиях этой необычной куклы.
И тут я чуть не взорвался. Я мог вполне предположить, что из меня настойчиво делали дурака изворотливый Астон или помутившийся рассудком Роберт Хугнер, но чтобы этим занимался еще и Хьюз! Боже мой, с какой явной интонацией он выделил слово кукла и как обожгло мне это сердце, если я лично в полном сознании слышал тот истошный вопль из камина, видел, как нежная кожа Джозефины покрывалась страшными волдырями, когда дикое пламя с воем охватило ее красивую фигуру. И все же я смолчал, смолчал, обессиленный тем ужасом, который таился здесь, казалось, за каждым углом.
К моему несчастью вскоре неожиданно зарядил сильный дождь и нам пришлось еще довольно долго просидеть в гостиной, питая сомнительную надежду, что стихия все же угомонится. Во время всего столь неутешительного и мрачного завершения нашей первой встречи с археологом, очевидно, заметив во мне крайнюю растерянность, Хьюз неоднократно дружески намекал на предпочтительность откупоривания новой бутылки чего-то более легкого, чем ром, но я с самого порога бесповоротно отклонял все его предложения. Клянусь честью, умолчал бы он о своих приключениях среди камней, я без сомнения согласился бы даже заночевать в его неухоженной, покосившейся лачуге, однако теперь появившийся на моем горизонте призрак старого Хугнера вдруг окрасил гостиную, да и весь дом в столь зловещие тона, что дальнейшее мое пребывание здесь становилось просто немыслимым.
Вопреки всем нашим предположениям, дождь вскоре почти прекратился и вслед за этим последовала, вероятно, самая ужасная за всю мою жизнь поездка в кромешной тьме. Мало того, что я мог только предполагать, что творилось вокруг, так еще проклятый ветер, обрушившись на землю с бешенством голодного зверя, достиг такой мощи, что порой невозможно становилось дышать. Даже теплая накидка, любезно предоставленная стариком археологом, так и не смогла защитить меня от озноба и прохлады.
Должен отдать должное внешне спокойному Хьюзу — обратный путь, несмотря на все вызванные непогодой трудности, занял совсем немного времени, и все же, когда я переступил порог «Поющего Камня», часы в холле показывали начало третьего ночи. Промозглый ветер, мрак и холод оставались позади, но здесь, встретив угрюмого слугу, о котором по милости Хьюза как-то совершенно забыл, я ощутил еще большую дрожь и отчаяние, чем в поездке под гнетущим куполом грязно-черного неба.
Как-то совсем по-новому смотрел я после встречи с археологом на потускневшую отделку стен и старинную утварь своей незавидной обители. Теперь все, что я видел, превратилось в немых коварных созерцателей или даже участников давно разыгравшейся здесь страшной трагедии, затаившихся на время в ожидании новых кровавых оргий. Что же касалось Джонатана, то из спасителя он вновь предстал перед мной в облике лукавого дьявола, способного в этот поздний час лишь на злодеяния и коварство. Не желая далее разделять его присутствие, я тотчас отправил слугу спать, а сам, преодолевая довольно внушительное внутреннее сопротивление, поплелся к себе, всю дорогу не переставая представлять в какой же из комнат много времени спустя останавливался таинственный гость моего страшного брата. Вот так, поднявшись на второй этаж, и терзаемый тем же самым вопросом, с самыми туманными намерениями я заглянул в первую же дверь.
В этой комнате, несмотря на тяготевшую надо мной опасность стать жертвой какой-нибудь хитроумной западни, мне доводилось уже бывать около десятка раз, но как и раньше, так и сейчас даже при самом безудержном желании здесь просто невозможно было отыскать даже признаки чего-то из ряда вон выходящего. Тут был такой же сводчатый потолок, необычайно узкие, высокие окна и резная мебельная утварь, представляющая собой удивительно пестрое сочетание самых разных стилей и эпох. Одна из глухих стен была настоящим шедевром средневекового оружейного мастерства, переливаясь в свете фонаря суровыми отблесками дорогих доспехов, мечей и кинжалов. В нескольких футах от изголовья старинной широкой кровати, чуть ближе к окну раскинул свои густые ветви пышный декоративный куст, создающий здесь мягкий уют и полностью лишая помещение мрачных оттенков. Еще раз осмотрев комнату, я закрыл за собой дверь и не спеша побрел дальше по коридору.
«Итак, — по дороге размышлял я, вновь начиная чувствовать обманчивую бодрость от выпитого у археолога рома, — Роберт проявил поразительное усердие, чтобы затуманить мое сознание чертовым поющим камнем, будь он проклят, только лишь затем, чтобы избежать откровенных разговоров о совершенно других, еще более зловещих вещах, происходящих наяву в оставленном мне поместьи. Да и почему, черт возьми, он доверительно рассказывает обо всем какому-то Хьюзу, который, в свою очередь, словно на что-то рассчитывая, начинает мне излагать явную несусветную ерунду — голубой дракон, призрак давно умершего старого Хугнера, таинственный ночной гость!»
Вновь нахлынувшее предположение, что из меня кто-то настойчиво делал дурака на некоторое время затмило собой даже не лишенный оснований страх перед темными коридорами и сводчатыми залами. Выкурив по дороге половину сигары и уже чуть ли не падая от усталости с ног, я наконец отправился спать, туманно рисуя перед собой самый хитроумные формы допроса, которому мне внезапно пришла в голову мысль подвергнуть завтрашним утром своего нового слугу.
Удобная теплая постель после ночного холода, ужасной дороги и массы впечатлений от встречи с Хьюзом была для меня в тот день верхом самого сладостного блаженства. Довольно скоро я стал медленно погружаться в сон, начиная уже слабо, реагировать на потрескивание ветвей тополя под порывами внезапно возобновившегося ветра. Поначалу свирепствовавший с довольно длительными перерывами, он в скором времени стал дуть единым долгим порывом, постепенно вообще перейдя в странный свист, слышать который мне не доводилось даже во время жизни на самом берегу моря.
Поневоле открыл глаза, и уставившись в потолок, я слушал всю эту серенаду без единого движения до тех пор, пока свист, приобретя уже довольно тяжелые тона, не стал столь громким и навязчивым, что я уже не мог не думать о поющей скале. Признаюсь, будучи немало наслышан о ее невероятном голосе, я испытал поначалу некоторое разочарование, ожидая от каменной громадины нечто более грозное и захватывающее. И тут, стоило только подумать о скале, как стены дома тотчас содрогнулись от немыслимо тяжелого гула, словно рядом пробудился огнедышащий очаг сильного землетрясения. Ошеломленный, впав в настоящий панический ужас, я машинально закрыл ладонями уши. На первых порах это чуть помогло, но уже минуту спустя даже накрывшись подушкой я не мог спрятаться от ужасающего рева, который, словно исполинский сказочный дракон, незримо господствовал во всех уголках моего дома. Поистине, вряд ли в природе вообще могло существовать нечто подобное, способное издать столь чудовищный звук, нарастающий порой до такой силы, что приходила в движение даже тяжелая восточная ваза на бамбуковой этажерке. Зная, что окна спальни выходят как раз на таинственную каменную глыбу, в ту ночь я тем не менее не решился приблизиться к шторе ни на шаг, предполагая самое худшее, что может представиться моему взору. До самого утра я не мог расстаться с жуткой предполагаемой картиной того, как в ночной мгле, под вой исполинского камня треснувшая земля поглощала бездонным зевом рухнувшие скалы. Невольно еще и еще раз я вспоминал своего брата и ту дурацкую иронию, с которой я слушал, как с затаенным дыханием он описывал мне все ужасы буйства поющей скалы. Я мог предположить тогда что угодно, но только не этот сокрушающий землю гул, способный подорвать нервы даже у каменного изваяния.
