Эльвирочка сменила гнев на милость и заботливо потрогала мокрый лоб черта.
— Температура вроде нормальная, — поставила она диагноз, — но колотится, словно холодильник «Юрюзань».
— 3-заколотишся… — Яков опробовал голосовые связки. — Им — с жиру беситься, а здесь — черта лысого, а не День Ангела… Надо же, как угораздить, в одно и то же время! Сплошная невезуха… Не меньше, чем на неделю шабаш закатят! Вакханалию им подавай, супостаты…
Черт обреченно опустил голову.
— Не будь рядом тебя, босс, я бы к своей бабушке утек… А теперь — все! Попался на жужжалку, хана… Раз услышал дудки и медяшки, значит — считай, заякорился. Хоть лбом бейся о стенку, а на сходняк явись! Безусловный рефлекс! Врожденный. Все мы тут одним миром мазаны…
— Яшенька, ну что для тебя стенка! — Эльвирочка решила подбодрить черта шуткой. Но, видя, что слова не действуют, раскрыла сумочку. — Если нет другого выхода от этой паранойи, то могу выручить. Вот, держи. — Она протянула пакетик с берушами. — Постоянно с собой таскаю. Профессиональная привычка. Иначе, от одного электронного барабана после концерта, как глухая тетеря мыкаешься. А с ними — терпимо. Раз в десять ослабляют шум.
Яков признательно улыбнулся и поспешил запихнуть в свои уши пробки. И — вовремя. Снова раздался призывный рев фанфар, крепко сдобренный мелодией колоколов и мимо них промчалось со скоростью болидов несколько, почти не уловимых простым глазом, чертей.
В дремучей экзотической роще, буквально в течение минуты, прорезалась, словно по теодолиту отбитая просека.
— Осторожней! — Закричал Владимир Иванович, услышав нарастающий шум.
Огромный баобаб, судорожно взмахнув вершиной, трупно ударился о газон в пяти метрах от друзей.
Вторая, третья, четвертая просеки — и перед взорами Якова и Владимира Ивановича с Эльвирочкой открылась панорама на монументальное сооружение.
Эльвирочкины беруши сослужили добрую службу — удержали свихнувшегося было черта на месте, не позволив плясать под чужую дудку.
— И часто в Богеме так трезвонят, табуняться? — Полюбопытствовал Ахенэев.
— Да, почитай, каждый год. — Яков рискнул раскупориться, но пробки не убирал, держал наготове. — Хоть и не принято сор из избы выносить, но тебе, босс, откроюсь: есть поговорка — на дармовщинку и уксус сладкий. Вот и нафаршировываются. А походя, набранятся-натешатся и — разбежались. Это в общих чертах.
Раньше, все без исключения собирались на Лысой горе. Шабашили единым чертовым семейством. И пусть ты без роду без племени, но — черт: присаживайся, гуляй, рванина…
А теперь там место для избранных, как у Христа за пазухой. — Яков указал на сооружение, напоминающее огромный прозрачный муравейник, — выделили другую площадь, на виду, в Богеме. Перенесли бесовы игрища. И ритуал, соответственно, изменили… Как начнут кота за хвост тянуть, права качать, да делить пальму первенства: не бог весть какой, но — приз, так блевать тянет… И это изо дня в день, пока официально о закрытии шабаша указание не поступит. И не вздумай раньше свалить: враз охомутают, пришьют антишабашизм. Эдик, как нутром чувствовал, умотал на Альдебаран.
— Дела!.. — Ахенэев покачал головой и решил показать свою осведомленность. — А я то думал, что шабаш — праздник!
— Правильно, босс, думал. Официально, так оно и пишется. Жратвы от пуза, хоть заройся, дым — коромыслом… А на деле, половодье бумаг да камни: сразу не сообразишь, в чей огород пуляют… Потом, задним умом доезжаешь, когда начинает кого-то корежить… Не народные гулянья, а муть фиолетовая, скулы от зевоты сводит. Но это, сам понимаешь, строго между нами…
По сути, наш шабаш — дань веку. Жалкая пародия на земные съезды и конгрессы. Но намечаются перемены. К лучшему… Одним словом — ну их в болото, пусть без нас Ваньку валяют. Причем, в «Прейзподнеш пресс», коль приспичит.
Эльвирочка прервала разглагольствования Якова, затетешкала в мягких лапках локти двух голодных мужиков.
— Ой, мальчики, и правда, пойдемте отсюда. Посидим где-нибудь за укромным столиком, да и Яшенькин день рождения справим.
Черт расплылся в довольной улыбке.
— Умничка. — Он цвел. — Мои мысли читаешь. Целиком и полностью — за! Босс, предложение такой обворожительной, наикрасивейшей девушки нельзя не поддержать. Пошли!?
— Бам-м! Бум-м! — Поплыло над Богемой, но Яков моментально впихнул беруши на место, оградился от бесовских козней.
Фигу с маком мне хотите? Другим устраивайте козью морду, черти!
Широченная аллея, которую без ошибки можно было бы назвать и проспектом, и бульваром — до такой степени необычным казалось переплетение скульптурно-растительных композиций — вела к Мегаполису[41]. Впрочем, и сам Мегаполис являл собой нечто среднее между ухищренно-абстрактным зодчеством и архитектурной свалкой. Какое-то хаотичное нагромождение стилей и эпох. Но, приглядевшись, Владимир Иванович и в этом строительном трюкачестве усмотрел определенную систему…
Эльвирочка висла на окаменевших бицепсах Ахенэева и черта и, раздавая все чаще встречающимся личностям в шляпах с повязками и мегафонами пленительные улыбки, без устали чирикала.
Одна из шляп торкнулась к Эльвирочке и спросила:
— Вы тоже участвуете в демонстрации?
— Я в ней каждый вечер участвую. Можете прийти посмотреть. Хотя, — Эльвирочка окинула критическим взглядом затрапезно одетую личность, — навряд ли что из моделей этого сезона Вам подойдет.
— Шутите, Эльвира! Издеваетесь над общественными проблемами? А ведь Ваше место в первых рядах манифестантов! Вся Богема ахнула, узнав, как с Вами несправедливо обошлись, к чему склоняли дельцы от шоу-бизнеса! Вы можете стать символом, знамением, хоругвью, а не отступать от борьбы за справедливость, не демонстрировать вкупе с другими стриптизетками тряпки, в угоду интуристам и прочим боровам. Прошу и призываю — возьмите транспарант и возглавьте демонстрацию! Вдохновите своим примером служителей искусства.
Эльвирочка скептически улыбнулась, вздохнула и, безразличная к призывам шляпы, повела под руку спутников дальше по аллее, навстречу вывернувшейся из-за угла, алчущей скандала толпе.
— Не пойму, о какой несправедливости толковал этот бестактный фразер? — Владимир Иванович попытался заглянуть в глаза замкнувшейся в себе и готовой заплакать девушке. Но она молчала. Яков же не мог ничего объяснить толком по той простой причине, что в мыслях витал в доме чертовой бабушки. Да и резкая перемена в их дружеских отношениях с Ахенэевым: сменить верного, преданного, самоотверженного черта на барышню…
И хотя обида возникла подсознательно, фоном, настроение ухудшилось.
Выплеснувшаяся скопом толпа демонстрантов размахивала флагами и транспарантами с такой неистовостью, что по аллее загулял ветерок.
Дракончик заклокотал ломающимся брехом, выдернул руку Эльвирочки из-под локтя Владимира Ивановича, заскреб лапами, как кот после оправки.
— Отойдем в сторонку, — предложил Ахенэев и шагнул на тротуар. Демонстрация заполнила свободное пространство аллеи. Хлопали полотнища, традиционно захлебывались в мешанине лозунгов и лжи ораторы.
Владимир Иванович переваривал солянку из призывов, воззваний и прочей словесной мишуры.
— Самовыражение — базис самоутверждения!
— Чистое искусство не требует жертв!
— Мы — за общественное признание плагиата, как самостоятельное течение высокой культуры…
