– Водой разбавить вам?
– Да нет, я лучше потом запью водой.
– Вы только задержите дыханье после спирта, а то можно обжечь слизистую.
– Я знаю, – сказал проводник. – В войну пивал его.
– Ну и климат у нас! – сказал Зырянов, посмотрев в окно. – Всегда мечтал жить на юге – и всю жизнь прожил в Питере. Вот выйду на пенсию, уеду куда-нибудь со своей старухой в Ашхабад. Буду выращивать урюк.
– Больше у меня такой собаки не будет, – сказал Глазычев.
– Отличный был пес, – сказал Зырянов. – Шли бы вы домой, Глазычев. Я скажу начальнику, что отправил вас. Вы имеете полное право на отдых: бандита ведь взяли.
– Я-то его не брал. Мухтар его брал.
– Валяйте домой, Глазычев, – сказал ветврач. – А то вы начинаете городить чепуху. Нате вам на дорожку еще пятьдесят граммов. Заснете дома как убитый.
– Я-то не убитый, – сказал Глазычев. – Я как раз целенький.
– Вы что, обалдели? – запыхтев, прикрикнул на него Зырянов. – Вы где работаете: в детском саду или в уголовном розыске? По-вашему, лучше бы сейчас ходил на свободе этот убийца, а вы бы целовались со своей собакой? Так, что ли?.. Немедленно отправляйтесь домой!
– Слушаюсь, товарищ майор ветеринарной службы, – сказал Глазычев, медленно козыряя; на голове его не было даже кепки.
Перед уходом он зашел в изолятор. Мухтар лежал на боку с вытянутыми в одну сторону четырьмя лапами. Обычно он так никогда не ложился. Пожалуй, только в очень жаркий летний день. На голове и на груди у него была выстрижена шерсть – там, где копался ветврач. Присев на корточки, Глазычев забрал в ладонь его сухой горячий нос.
– Будь здоров, псина, – сказал проводник. – Мы им еще покажем.
Через несколько дней младшему лейтенанту Глазычеву была объявлена благодарность по Управлению и выдана денежная премия. Товарищи поздравили его. На общем собрании работников питомника Дуговец сказал, что равняться надо именно по таким труженикам, как проводник Глазычев, который относится к своим обязанностям не формально, а творчески.
Ларионов пожал ему руку и сказал:
– Здорово тебе повезло, Глазычев! С тебя приходится.
Самый пожилой проводник, Иван Тимофеевич, не стал ничего говорить, а только попросил:
– Покажи-ка мне твоего Мухтара.
После собрания Глазычева задержал Билибин.
– Покуда у вас нет собаки, – сказал он, – займитесь хозяйственной работой в питомнике. А заодно будете помогать Трофиму Игнатьевичу в изоляторе.
Недели две так и шла жизнь Глазычева. Он рубил конину для собачьей кухни, таскал в кладовую и из кладовой мешки с овсянкой, ящики с жиром, с овощами; убирал снег на территории, чинил забор.
И по нескольку раз в день забегал в изолятор к Мухтару. Проводник кормил его, расчесывал шерсть, чтобы она не свалялась, прибирал за ним, совал в рот лекарства. Да и просто ему иногда хотелось сказать своей собаке, что он ее не забыл.
Подметая как-то двор, Глазычев увидел, что у пустой Мухтаровой клетки Ларионов прилаживает стремянку. Взобравшись на нее, он отодрал дощечку, на которой была написана собачья кличка, и, вынув из кармана другую дощечку, собрался приколачивать ее.
– Какого черта ты делаешь? – крикнул Глазычев издали.
– Площадь освободилась, буду заселять, – весело ответил Ларионов.
Подойдя к клетке, Глазычев поднял сорванную дощечку, лежавшую на снегу, и протянул ее Ларионову.
– Приколоти на место.
Он произнес это таким тоном, что Ларионов спросил:
– Ты что, сдурел?
– Я тебе сказал, приколоти!
И, не дожидаясь, сам полез по стремянке с другой стороны, вырвал из рук Ларионова молоток и прибил старую дощечку с кличкой Мухтар на прежнее место.
– Рано хороните моего пса, – сказал Глазычев.
– Чудило! Работать-то он больше не будет…
– Это откуда же тебе известно?
– Да у него ж задета центральная нервная система…
Глазычев посмотрел на Ларионова.
– У тебя она задета с детства, однако ты работаешь?
Вскоре Мухтар окончательно встал на ноги. Проводник подолгу гулял с ним по Крестовскому острову,
