сперва не беспокоя его никакими служебными командами, затем стал выводить его на тренировочную площадку в те часы, когда там никого не было.
Глазычев тотчас же увидел, что из занятий ничего не получится.
Мухтар понимал, что проводник чего-то хочет от него, но выполнить этого не мог. Он очень старался помочь проводнику, склонял свою большую, умную, простреленную голову набок, всматриваясь в губы, в руки, в глаза проводника и нетерпеливо переступая лапами. Иногда он опрометью, радостно бросался выполнять приказание – и делал не то, что велено было, а то, что случайно застряло в его раненой памяти.
Глазычев подавал ему команду «апорт», а Мухтар вместо этого бросался к крутой лестнице, судорожно цепляясь еще не окрепшими лапами, взбирался на самый верх, спускался вниз, падал с последних ступеней и, прихрамывая, подбегал (ему казалось, что он мчится во весь опор) к проводнику и ждал поощрения.
И, жалея его, Глазычев говорил:
– Хорошо, Мухтар, хорошо!..
Дуговец как-то спросил проводника:
– Ты что, начал заниматься с Мухтаром?
– Начал.
– Ну и как?
– Нормально.
– На той неделе полугодовая проверка. Успеешь поставить его в строй?
– Успею, – сказал Глазычев.
И он продолжал выводить собаку на площадку, следя только за тем, чтобы при этом никого поблизости не было. Мухтар был счастлив, что с ним снова работают.
Незадолго до прихода проверочной комиссии Глазычева вызвал начальник питомника. В кабинете, кроме Билибина, сидели Зырянов и Дуговец. Сперва они поговорили вчетвером о закупке новых собак – предполагалась для этого поездка Глазычева в город Киров, – а затем Билибин мимоходом сказал проводнику:
– Старший инструктор подал мне рапорт. Вы до сих пор не приглашали его на занятия с вашей собакой. А когда однажды он все-таки явился сам, вы тотчас же увели Мухтара в клетку.
– Было, – сказал Глазычев.
Билибин подождал, не добавит ли проводник чего-нибудь еще в объяснение своего поступка, и, не дождавшись, спросил ветврача:
– Трофим Игнатьевич, каково клиническое состояние пса?
Зырянов не успел ответить, он еще только начал пыхтеть, когда Глазычев быстро сказал:
– К служебно-розыскной работе непригоден.
– Значит, будем выбраковывать? – спросил Билибин. – Тогда надо приглашать представителя Управления.
– Товарищ начальник, – сказал Глазычев, – усыплять Мухтара я не дам.
– Постановочка! – усмехнулся Дуговец.
– Насколько я понимаю, – спокойно сказал Билибин, – младший лейтенант Глазычев не совсем верно выразил свою мысль.
– Так точно, товарищ майор. Прошу прощенья.
– Он, очевидно, имел в виду, – продолжал Билибин, обращаясь к Дуговцу, словно Глазычева здесь и не было, – имел в виду, – для чего-то повторил Билибин, – что ему жаль собаку.
– А мне своего Дона не жаль было?
– Возможно. Вы ничего об этом не говорили, но вполне возможно. Есть же люди, которые умеют переживать свое горе молча. Я даже припоминаю, что вы как-то написали мне докладную, прося выбраковать свою старую собаку и прикрепить к вам новую, молодую.
Дуговец ответил:
– Я всегда стараюсь, Сергей Прокофьевич, по силе возможности для пользы дела.
– Понятно, – кивнул Билибин. – Сейчас речь идет о том, не попытаться ли нам, списав Мухтара, оставить его на дожитие при питомнике, учитывая его заслуги.
– На пенсии, что ли? – улыбнулся Дуговец. – Никто нам этого не позволит. Как только мы составим акт выбраковки, Хозу снимет его с довольствия.
– Попробуем, – сказал Билибин.
– Две кастрюли супа в день всегда можно сэкономить, – сказал Зырянов, до той поры молчавший. – Мухтар долго не проживет.
Сомневаясь, Дуговец покачал головой:
– Не получилась бы такая картина: если каждый проводник станет требовать…
Билибин сердито перебил его:
– Вот этой формулой – «если каждый станет требовать» – удивительно легко обороняться, когда не хочешь сделать что-нибудь хорошее. Дескать, я бы с удовольствием, но если каждый станет требовать… А
