— Дмитриев Евгений Максимович. Внучек девятнадцати лет, нигде не учится, не работает, четыре привода в милицию за спекуляцию. Фарцует по мелочам, последнее время занимается марками и дисками.
— Чем? — переспросил майор.
— Дисками. Пластинками, значит, — сказал удивленный Осецкий.
— А где он был в день ограбления шиловской кассы?
— Вроде бы в Приморске. У него тут девушка есть — Тамара Окунь. Тамара Васильевна. В музучилище учится. Девочка славная, родители — приличные люди, отец токарь, мать на “Скорой помощи” работает, врач. Участковый говорит — не знают, что делать. Связалась вот с этим…
— А бабуся эта кто по профессии?
— Учительница. Педагог.
— А его родители?
— Разошлись они. Отец где-то на Севере в артели, мать плавает буфетчицей. Дома практически не бывает. Бабка с ним занимается.
Малинин понимал, сколько труда скрывается за этими простыми и ясными ответами Осецкого.
— Да, этот парнишечка стоит внимания. Ну а остальное?
— Пока все, товарищ майор. Остальное еще проверяется.
— Что ты думаешь?
— По этим девяти уточнению подлежат Шумский, Сидоренко, этот ее Шаимский, Дмитриев, конечно, и надо посмотреть еще Павлову и Колесниченко — по контактам. И геологов по контактам.
— А эта медсестра…
— Павлова, — подсказал Коля.
— Да. С какими друзьями она была? Кто они?
— Уточняю, товарищ майор. Я ведь прямо на нее не выходил.
— Ладно. Продолжай, Коля. Пока отвалил хороший шмат работы. Нам ведь важно ничего не проглядеть.
— Не проглядим, — спокойно ответил Осецкий, и Павел Николаевич даже удивился этому неожиданному проявлению солидарности в юрком и темпераментном Коле.
— Это пока ведь первое приближение. Тут не найдется, поищем среди прочих.
7
Отправив Осецкого, Малинин придвинул к себе материалы Пронько. Стекло, выдавленное преступниками в стройконторе, найти так и не удалось. Выбросили все осколки, остеклили заново, вставили еще и решетку. Тут, конечно, Кондратенко проглядел. Настолько был уверен, что преступники проникли со двора, что стеклом тогда как следует не заинтересовался. Вот что значит инерция мышления — как пошел по наезженной колее, так и мчишь вперед, пока не остановишься уже в тупике.
Сильный порыв ветра качнул распахнутое окно, зашелестели бумаги на столе у майора. После грозы погода была неустойчивой, солнышко пополам с ветром, с набегающими и сулящими дождь тучами. Курортникам, конечно, обидно, а работающим — самая лучшая погода. Хоть такой жары нет… А судить чужие ошибки — самое милое дело. Ну, что бы та сам делал, если бы не стык двух этих историй? Если бы не приехал из Шиловска настырный Пронько, у которого уже и глаз был настроен? Кто бы увидел, что шурупы шевеленые? А даже и увидел — кому бы пришло в голову просеивать чердачную гарь? Задним умом все крепки. Хотя тут же не без удовольствия и сам себя похвалил Малинин — послал ведь Пронько в стройконтору, додумался, хотя мог вполне за ним Шиловск оставить, раз уж он оттуда и полностью в курсе дела. Нет, неплохие ребята. Вон как Коля Осецкий развернулся. Откуда что взялось! Кравец пока не слишком понятен. Что все-таки означало это его заявление по поводу Кондратенко? Неужели хочет так карьеру сделать — на чужих ошибках?
Телефон ударил резко и пронзительно. Малинин уже знал — это звонят из Черданиц. Междугородная. Больше некому.
— Малинин, Пал Николаич? — кричали в трубке. — Солодкий говорит. По твоему запросу.
Солодкий был начальником в Мощанском райотделе милиции, Черданицы — это его зона.
— Есть что-то? — спросил Малинин.
— Что значит — есть что-то? — сразу же закипятился Солодкий. — Мы, считай, год назад ориентировку дали, а вы только теперь чесаться начинаете!
— Ну, хватит, — остановил его Малинин. — Говори толком.
Солодкий рассказал практически то же самое, что было зафиксировано в сводке.
— У вас словесные портреты есть? — спросил Малинин.
— Да они и у вас есть, в управлении. Давали уже вам. Там должны быть. Могу еще раз выслать. А то это дело на нас и так висит.
— Двоих описывали?
— Двоих. А что — еще кто-то был?
— Мог быть третий.
— Нет, у нас только двое.
— Машина не фиксировалась никак в этом деле?
— Нет. Машину никто не видел. Мы по автобусам проверку провели и наших водителей по району опросили, но результата не взяли.
— Словесный портрет — по показаниям старика?
— Да. Больше никто их и не видел. Ночь была.
— Слушай, ты пришли мне все это дело, а?
— В копии, пожалуй, могу…
— Давай! Требование я тебе сегодня отправлю.
— Сразу и вышлю, а то у меня от этого грабежа загривок пухнет.
— Ничего твоему загривку не будет.
Малинин повесил трубку. Солодкий был веселым, шумным и энергичным человеком, любителем охоты и преферанса, душой застолий. Но дело свое знал хорошо.
Майор снова позвонил Чумакову:
— Кравец не вернулся?
— Нет еще, Павел Николаевич.
— Как приедет — сразу ко мне. Сразу.
— Понял.
Чумаков расстроился от этого звонка. Что-то ведь там варится. А тут сидишь как жареная мышь, роешься в бумагах, какие-то бланки, справки, проверки номеров. Черт знает что вместо дела. Снова зазвонил телефон, и Валерий с раздражением поднял трубку.
— Товарищ старший лейтенант, к вам тут просится гражданин Тюриков, — казенным голосом отрапортовал Витя Наумец. Он, видно, дежурил.
— Кто? — недоуменно переспросил Чумаков.
— Тю-ри-ков, — по слогам продиктовал Витя. Потом раздалось невнятное бормотанье — Наумец объяснялся с посетителем.
— Сварщик он, говорит. Сварщик.
— Ну, пусти сварщика, — сказал Чумаков.
Среди тех, кто уже был у него на беседе, Тюрикова не значилось — это Чумаков помнил точно. А фамилия была знакомая, где-то попадалась уже. Чумаков торопливо пролистал списки и нашел Тюрикова уже в самом их конце, на последнем листе: учебные курсы ПТТУ — Приморского трамвайно-троллейбусного управления. Мастера Кононенко, Тюриков, Ваксберг.
Стук в дверь был уверенный и четкий.
— Войдите.
При виде вошедшего Валерий автоматически встал. В дверях стоял огромный, метра под два, а то и за
