впечатлениям. А кроме всего прочего, вы сейчас как раз разбираете документы о царствовании императора Александра Павловича. И все же…
Шильдер составил биографии российских государей: он уже писал труд об Александре I и подумывал начать работу над жизнеописанием его отца. Александр III выказывал ему такое доверие, какое даже стесняло Николая Карловича при его исторических исследованиях. По личному разрешению царя он имел доступ в самые секретные архивы.
– Вы сами будете своим собственным цензором, – заявил император.
«Это собственное цензорство очень стеснительно, – рассуждал сам с собой Шильдер. – Ведь часто очень трудно решить, по словам Пушкина, „чего нельзя и что возможно“…
– Знаете, ваше величество, – увлеченно заговорил генерал-историк, – иногда попадаются такие свидетельства, что поневоле начинаешь думать, что старец Федор Кузьмич – это император Александр Павлович.[156] И не поместить их в моем труде я не имею права. Да вот, например. В той же местности, куда был водворен старец, жили двое сосланных придворных служителей. Один из них тяжело заболел. А вы знаете, ваше величество, что таинственный старец, по народному говору, имел какой-то особенный дар утолять страдания. И не только телесные, но и душевные. Слава его в Сибири была столь велика, что к нему стекались болящие или движимые благочестивыми чувствами. Так вот, занедуживший ссыльный упросил своего товарища посетить Федора Кузьмича и испросить у него исцеления. При содействии одного человека, имевшего доступ к старцу, он был принят им в своей келье, а провожатый остался в сенях. Посетитель бросился в ноги Федору Кузьмичу и, стоя перед ним на коленях, в невольном страхе опустив голову, рассказал, в чем было дело. Кончив рассказ, он почувствовал, что старец поднимает его, и в то же время слышит – и не верит своим ушам – мягкий и кроткий, знакомый ему голос. Встает, поднимает голову и с криком, как сноп, валится без чувств на пол. Перед ним стоял и говорил в образе отшельника сам император Александр Павлович, но только с седой бородой. Федор Кузьмич отворил дверь и кротко сказал провожатому:
– Возьмите и вынесите его бережно. Он очнется и оправится. Но только скажите ему, чтобы он никому не говорил, что он видел и слышал. Больной же его товарищ выздоровеет…
Так действительно и случилось. Занедуживший ссыльный исцелился, а посетитель, придя в себя, поведал и ему, и провожатому, что в старце узнал императора Александра Павловича. С тех пор в Сибири и распространилась народная молва о таинственном происхождении Федора Кузьмина…
– Замечательно! – выслушав Шильдера, сказал Александр Александрович. – Однако скажите начистоту, Николай Карлович, что подсказывает вам ваше чутье? Чутье человека, умеющего допрашивать старые книги!
– Я расскажу вам, ваше величество, об одном необыкновенном случае, который приключился со мной, – невольно понизив голос, взволнованно заговорил Шильдер. – Я часто бываю у букинистов и покупаю у них старые книги и рукописи. Так сказать, огулом. Целые вороха бумаг, которые свалены в кучи в их складах. При разборе иногда попадаются подлинные раритеты. Так вот, однажды я приобрел ценную рукопись о Федоре Кузьмиче…
Шильдер вспотел и вынул большой фуляровый платок. Несколько успокоившись, он продолжал:
– Вечером я начал читать рукопись. Как всегда, полулежа на диване. В ней описывались случаи исцеления по молитве Федора Кузьмича. И в этот момент я почувствовал приближение мигрени, от которой часто страдаю. Боль раскалывала виски. «Вот, – подумал я, – если бы Федор Кузьмич исцелил меня от мигрени, я, конечно, поверил бы в чудодейственности его молитвы». Ваше величество! Я не похож на мистика, я просто ученый-фактограф. Вы не поверите! Не успел я подумать это, как дверь моего кабинета открылась и вошел Федор Кузьмич. С длинной седой бородой, в подряснике – каким он изображен на известной гравюре. Я ясно видел его лицо. Он подошел ко мне, положил руку на мой лоб. Рука была теплая, как у живого человека. Он начал молиться, но слов молитвы я не запомнил. И я чувствовал, как уменьшалась, а затем вовсе прекратилась боль. Тогда Федор Кузьмич исчез…
– Но это же чудо! – перебил его император.
– Да, ваше величество, чудо. У моего дивана проведен электрический звонок. Я тотчас же сильно нажал на него. Я хотел, чтобы мои домашние увидели меня после посетившего видения. Чтобы они убедились, что я в здравом уме и памяти. На звонок сбежались все: моя дочь (я ведь вдов), ее компаньонка-англичанка, мой слуга и помощник Павел. Я извинился, что побеспокоил их, но сказал, что мои часы остановились и я не знаю, который час. Я попросил подать чай, а Павла – принести исторические справки. Когда мне сказали, который час, я попросил сверить время по часам в столовой и гостиной. Одним словом, я хотел, чтобы у моих домашних осталось в памяти, что в такой-то день, в десять часов вечера я был в здравом уме и что явление Федора Кузьмича не было доказательством какой-либо ненормальности с моей стороны…
Шильдер умолк; его волнение передалось государю. Александр Александрович грузными шагами начал мерить кабинет, рассуждая:
– Чтобы доказать, что Александр Первый и Федор Кузьмич одно и то же лицо, остается одно средство… Вскрыть могилу…
– Нет, ваше величество, – решительно возразил Шильдер. – Вскрытие могилы не даст необходимых разъяснений. Но это вызовет нежелательные пересуды, ибо вскрыть могилу без огласки невозможно. Как бы то ни было, ваше величество, если фантастические догадки и народные предания обретут реальную почву, то установленная этим путем действительность оставит за собой самые смелые поэтические вымыслы! Во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы с потрясающим эпилогом, основным мотивом которого служило бы искупление! В этом новом образе император Александр Павлович, этот «сфинкс, не разгаданный до гроба», без сомнения, предстал бы как самое трагическое лицо русской истории. А его тернистый жизненный путь увенчался бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости…
Этот монолог слышал Глинка-Маврин, согласно повелению императора явившийся в кабинет. Два часа пролетели как мгновение!..
Шильдер покинул кабинет, а Александр Александрович с головой погрузился в чтение бумаг. Тут были самые разные письма, прошения, доклады. Вот Победоносцев извещает императора об ужасном происшествии в городе Белом Смоленской губернии: в город ворвался бешеный волк и искусал восемнадцать человек, в том числе священника Василия Ершова, когда тот шел в церковь. Ершов, как человек со средствами, уже обменялся телеграммами с известным французским ученым Пастером, который изобрел вакцину от бешенства, и собирается в Париж. «Остальной народ бедный и темный… Не благоволите ли пожаловать на это доброе дело некоторую сумму (например, 600–700 рублей)…»
Своим крупным, почти детским почерком Александр III начертал поверх письма:
Следующим был всеподданнейший доклад графа Толстого о студентах юридического и других факультетов Санкт-Петербургского университета, которые, собравшись на сходку, решили обсудить вопрос, имеют ли они право подписывать какой-либо адрес от имени университета без согласия товарищей. Около восьмисот человек не пришли ни к какому результату и разошлись.
Император прочитал, хмыкнул и начертал резолюцию:
«Чем болваны занимаются».
В этот момент в нарушение этикета его оторвал от дел Глинка-Маврин, не удержавшийся спросить:
– Как, ваше величество! Неужто вы верите этой легенде о старце?
Император оторвал глаза от бумаг.
Глинка-Маврин был преданный престолу слуга. На трех коронациях он нес Государственный меч. В царствование покойного батюшки в 1865 году, когда Глинка вступил в брак с Александрой Семеновной Мавриной, чей род восходил к XVI веку, ему была дарована двойная фамилия.
Генерал-адъютант ожидал ответа.
– Какая же это легенда! – вдруг, словно очнувшись, твёрдо произнес государь. – Это правда! Выходит, кое-что я знаю лучше милейшего Николая Карловича! Однако я не могу рассказать ему об этом, так как сам
