еще глядят на Запад, через океан, не понимая, что искать там нечего. Он – провинциальный политик, не более того. Весь в прошлом. Но Западу мы нужны не как великая держава, но как конгломерат удельных княжеств, всего лишь. И не потому, что они такие бяки: просто мировая политика – это область математики, а не этики. Точная наука. Поэтому в ней не бывает ни любви, ни ненависти, ни добра, ни зла. Ты ведь в курсе готовящегося тройственного раздела? Историческая Россия, Сибирь, Дальний Восток – независимые государства!
– Ерунда. Китай нам поможет…
– Да; в обмен на, самое малое, Забайкалье… Ну почему вы не понимаете: единственный, кому наши территории не нужны, – это мир ислама. Исламида, как говорит один знакомый. Им нужна торговля, а прежде всего – политический флагман, представитель ислама в Совете Безопасности, – и так далее. А вы несете какую-то чушь. Да и не будет никакой крови – поверь моему газетному чутью.
– Будет, будет. Ты ничему не поможешь – только погибнешь сам. Собственно, у меня нет даже права говорить с тобой об этом. Пойми, мы не допустим такого перелома, мы – большой бизнес. Нам все еще нужны западные технологии… Мы не можем их лишиться.
– И не лишимся.
– Как же это?
Я чуть было не сказал ему: да потому, что контрольные пакеты фирм, обладающих этими самыми технологиями, давно уже у шейхов – непосредственно или через третьих и четвертых лиц… Но знать это было ему не обязательно. И я сказал лишь:
– Уж поверь мне. Я больше твоего поездил по миру. Так что если хочешь и в дальнейшем благоприятствия в делах, отойди в сторонку лучше сам.
– Вот еще!
– Не веришь. Ладно. Сегодня в три часа у тебя встреча с представителем «Интель Супертекнолоджи». Собираетесь подписать контракт. Не подпишете. Они попросят отложить на начало июня. Твердо обещаю. Тогда поверишь?
Северин, по-моему, слегка опешил.
– Ты… Откуда ты…
– У меня – своя информация. А в начале июня они могут подписать с тобой, но могут и вообще отказаться. И зависеть это будет от твоего поведения…
Я и действительно мог повлиять на это дело: шейх Шахет абд-ар-Рахман, занимавшийся в России не одной только нефтью, уже прибыл на заседание, и я найду возможность переговорить с ним. Такая операция у меня не планировалась, все получилось экспромтом – но, кажется, могло принести какую-то немедленную пользу.
– А если хочешь, – сказал я, взяв его за пуговицу и глядя ему в глаза, – чтобы все обошлось, то ответь мне на пару вопросов. Первый: ты знаешь, кто подлежит устранению – по плану, о котором ты говорил?
– Многие…
– Меня интересуют люди из числа главных азороссов. Шестерки не нужны.
– Погоди, погоди… – Он, похоже, всерьез растерялся. – Я не очень хорошо помню. Значит, так… Этот – Лепилин… Потом – тот фашист, не помню, как его. Дальше – Веревко, фамилия запоминается. Пахомов…
– А Бретонский? Генерал Филин? Священник – как его там? Отец Николай?
– Н-нет… Точно, нет.
– Ясно. А Долинский?
– По-моему, не упоминался…
– По-твоему – или точно?
– Ну, я же не заучивал специально!
– Вот и напрасно, Коля. Я не знаю, есть ли у кого-нибудь списки людей из вашего лагеря. Однако учти одно: террор России надоел хуже горькой редьки. Но до сих пор мы управиться с ним не могли. Выход один: сперва прибрать к рукам, а потом уже решать – как с ним и что. Сперва заиграть в дудочку – как Гаммельнский крысолов, а куда их вести – решится впоследствии. Но до того они еще успеют пошуметь. Ты ведь не хочешь, чтобы твою фамилию увидели в черной рамочке?
Северин лишь растерянно качал головой.
– Ну, спасибо, – сказал я ему. – Желаю удачи.
Я и в самом деле был ему благодарен: стало ясно, с кем из азороссов мне действительно стоит беседовать, а кто не представлял более никакого интереса.
3
Cегодня многопартийный съезд не блистал такой слаженностью действий, как вчера, и отцы- партократы появлялись на сцене по одному, выходили – кто лениво, кто чуть ли не выскакивал из-за кулис; похоже, там все еще продолжались споры на извечную тему – кто есть кто, кто виноват и что делать: поддерживать ли идею монархии, а если да – то каких требовать уступок и возмещений, и кого рекомендовать будущему государю выдвинуть в премьеры, и – самое главное – какому же государю. Кто-то по соседству вполголоса интересовался, насколько болезненным бывает обрезание, без которого нет мусульманина – как и иудея, впрочем; спрашивал он скорее всего именно у иудея. Я встал у самого угла сцены, выжидая. Вскоре показался и нужный мне деятель: тот самый священник, на которого указал вчера Бретонский. Почти одновременно с иереем появился и сам историк, сразу увидел меня, кивнул, почти как старому приятелю, и что-то сказал духовному лицу, после чего и оно обратило на меня свое внимание и приблизилось к рампе.
– Чем могу вам помочь? – Вопрос был задан в весьма доброжелательной манере.
– Я журналист, и хотел бы…
– Я уже наслышан. Но не здесь, разумеется, и не сейчас.
– Сделайте одолжение, назначьте время и место.
– Самое лучшее – у меня в храме; как ни странно, я вновь получил приход.
Мне это обстоятельство показалось не столько странным, сколько многозначительным. Но я не стал распространяться на эту тему.
– Увы – я не в курсе…
– Храм Николы на сене… Если вы знаете, где располагается Министерство иностранных дел…
– Разумеется. О, я заметил эту церковь еще раньше.
– Правильным будет сказать «храм».
– Простите…
– Бог простит. А время – ну что же, меня устроило бы – сразу после завершения этого заседания. Я сегодня не служу, так что смогу уделить вам часок, а может быть, и больше.
– Сердечно благодарю, святой отец!
Он чуть улыбнулся.
– Святые суть сопричисленные к лику. Но не мы, грешные, как все грешны в этом мире. Если уж вам угодно называть меня так, как я привык, то лучше всего просто – «Отец Николай».
Сказав это, он кивнул и пошел к своему месту в президиуме. Рослый, крепкий мужчина со спокойным и чуть ироничным взглядом, красивой, ухоженной бородой, черной с легкой проседью, неторопливой и уверенной походкой и хорошо поставленным баритоном. Он не производил впечатления ни фанатика, ни прожженного политика, готового ради своего интереса продать все и вся. Интересно, что же действительно привело его сюда – по сути дела, в стан врагов? Или не врагов все-таки?
Я вернулся на свое место. Наташи еще не было, но я и не рассчитывал, что она успеет обернуться так быстро. Старый Блехин-Хилебин наверняка угощает ее чаем, а еще пуще – разговором: начиная с определенного возраста у людей ослабевает контроль за речью и они становятся порой безудержно говорливыми; с этим приходится мириться, тем более что в болтовне этой нередко кроется любопытная информация.
Пока я делал такие умозаключения, президиум обосновался наконец на сцене, в зале установилась относительная тишина. Но мне здесь делать было больше нечего.
Я вышел на улицу. Огляделся. Все-таки Наташа могла бы и поторопиться. Я не могу маячить слишком долго. Наивно, конечно, думать, что меня на каждом углу поджидает снайпер; но и вызвать его не потребует
