— Купил на базаре за двести рублей.
— Вы давно живете в Кисловодске?
— Нет, на прошлой неделе приехал из Оренбурга.
— Есть ли у вас здесь родственники?
— Нет.
Вел он себя на допросе спокойно, хотя и смотрел на следователя несколько настороженно. По тому, как держался Анатолий и с каким трудом приходилось вытягивать из него каждое слово, следователь понял, что имеет дело с опытным рецидивистом.
— Значит, вы утверждаете, что у вас в Кисловодске родственников нет?
— Именно так.
— А Загоруйко Галину Ивановну знаете?
— Первый раз слышу.
— Нам известно, что вы не Андреев, а Панкратьев и познакомьтесь с ее показаниями, — следователь протянул Анатолию протокол допроса Загоруйко.
По мере того, как подследственный читал текст, деланная улыбка постепенно сходила с его лица.
— Все это неправда! Меня оговаривают.
— Кроме того, вас опознала и соседка Лидии Близнюковой.
Сознаваться Анатолий не торопился и на последующем допросе, и лишь после очной ставки с Загоруйко он, наконец, признался, что по слепку изготовил ключ и несколько раз заходил в квартиру к Близнюковой — искал деньги, которые она, якобы, должна была своей тете. Но денег он так и не нашел, поэтому решился взять ценные вещи, продать их и вырученную сумму отдать Загоруйко. Если бы его не арестовали, он так и сделал бы. Все украденное, за исключением серебряного самовара, Анатолий продал некоему Табаль- Рабулевичу, который был известен в Кисловодске как любитель антикварных вещей.
— Эта фамилия мне знакома, — сказал начальник угро, выслушав Маргонина, — Рабулевич — скользкий тип. До революции содержал антикварный магазин. Оформляйте ордер на обыск, я подпишу. Пригласите кого-нибудь из специалистов-искусствоведов. Понадобится определить подлинность и ценность вещей, если они действительно у Рабулевича.
На обыск поехали Маргонин и местный архитектор. Взяли с собой также и потерпевшую — для опознания вещей. Пригласили двух понятых — управдома и дворника.
Постучали. На пороге появился высокий седоватый мужчина в синей домашней пижаме, обшитой золотым кантом, и мягких шлепанцах. Мужчина заметно испугался и спросил дрогнувшим голосом:
— Что вам угодно?
Маргонин предъявил ордер на обыск.
Квартира Табаль-Рабулевича напоминала антикварный магазин. На стенах висели картины известных мастеров, старинные иконы, на столе отбивали время бронзовые часы эпохи Людовика XVIII, несколько шкафов были заняты сервизами из фарфора. Следователь обнаружил даже две тарелки с царскими вензелями.
Во время обыска хозяин квартиры сидел в кресле и молча следил за происходящим.
— Что вы, собственно говоря, ищете? — наконец осмелился он спросить.
— Краденые вещи: две картины и серебряный сервиз старинной работы.
— Так бы сразу и сказали, молодой человек, — хозяин дома подошел к шкафу, который еще не осматривали, и вынул две небольшие картины в красивых, отделанных под золото, рамах. Одна из картин была особенно приметна: портрет молодой женщины в украинской вышитой сорочке. Темно-каштановые волосы были зачесаны на прямой пробор, карие глаза весело смотрели из-под густых бровей, на шее поблескивало монисто.
— Я сам художник, — объяснил Табаль-Рабулевич, — здесь на стенах и мои работы. Я знаю толк в живописи, и потому, когда мне предложили купить этот портрет и небольшой пейзаж, я тут же согласился.
Серебряный чайный сервиз обнаружили на кухне. Самовар входил в комплект этого сервиза.
— Вам придется подписать протокол об изъятии у вас краденых вещей, гражданин Рабулевич, и пойти вместе с нами, — сказал Маргонин.
— За что же вы меня арестовываете? Я никакого преступления не совершал.
— А скупка краденого, по-вашему, находится в пределах дозволенного?
— Но я же не знал, что эти вещи украдены. Продавец, очень интеллигентный мужчина, заверил меня, что все это принадлежит ему лично, а он сам приехал в Кисловодск из Оренбурга.
— Это не освобождает вас от ответственности. Впрочем, мы вас не арестовываем, а просто приглашаем в милицию для дополнительного допроса. Вопрос о соучастии и степени вашей вины решит суд.
На очной ставке Рабулевич подтвердил, что картины и сервиз продал ему Анатолий. После этого Маргонин вновь пригласил Анатолия на допрос.
— Расскажите нам об убийстве профессора Панкратьева, — спросил он в упор.
— Как? Разве Николай Петрович убит? — удивление Анатолия выглядело вполне искренне.
— Будто вы не знаете об этом? А между тем золотые часы,которые нашли у вас, принадлежали раньше профессору. Вы обокрали его, а когда Николай Петрович хотел оказать вам сопротивление, застрелили его.
— Это неправда, я никого не грабил и не убивал.
— Будет вам запираться, Анатолий Николаевич! Это только усугубит вашу вину. Признайтесь во всем и увидите, вам сразу легче станет. Хотите, я помогу вам? Итак, пятого августа, рано утром, вы со своим сообщником Стецюком Яковом Никандровичем отмычкой открыли дверь, проникли в квартиру профессора, взяли самые ценные вещи и уже хотели уйти, когда он проснулся, и, пытаясь вас задержать, вытащил из- под подушки револьвер. Николай Петрович нажал на спуск, но произошла осечка, и тогда ваш сообщник вырвал у профессора револьвер и в упор застрелил его. Верно я говорю?
По мере того, как Маргонин говорил, мертвенная бледность постепенно сходила с лица Анатолия, а под конец он даже пытался улыбнуться.
— Разрешите закурить? — спросил он.
— Пожалуйста.
Анатолий достал из кармана коробку «Нашей марки», вынул папиросу, постучал ею по крышке, чиркнул спичкой и глубоко затянулся.
— Вы неплохо фантазируете, гражданин следователь, но я вас разочарую: пятого утром меня в Ташкенте уже не было, так как четвертого августа вечером я выехал скорым поездом из Ташкента в Оренбург. Об убийстве отца мне стало известно только теперь, от вас. Так что у меня имеется то, что на вашем языке называется полное алиби.
— Да, ученые нынче пошли преступники, — заметил Маргонин, — а чем вы можете это доказать? Может быть, у вас сохранился проездной билет?
— В Оренбург я прибыл шестого вечером и тут же пошел поужинать в ресторан. Там я немного перебрал, да меня еще и оскорбил какой-то фрайер. Я никогда не ввязываюсь в пьяные драки, но мой сосед по столу не выдержал и дал ему, грубо говоря, в морду. Нас привели в милицию, составили протокол, меня отпустили, а соседа посадили за хулиганство: уж очень чувствительно приложился он к физиономии того фрайера, который, как на грех, оказался какой-то важной птицей. Если в Оренбургской милиции соблюдается порядок, то протокол, составленный в ресторане, должен там храниться.
— А может быть, вы выехали из Ташкента пятого?
— Тогда я попал бы в Оренбург не шестого, а только седьмого августа. Посмотрите железнодорожное расписание. Других поездов, кроме Московского-скорого, на Оренбург нет.
— Что же, выясним и это, — откликнулся Маргонин.
В тот же день Маргонин получил телеграмму из Ташкента: «Немедленно выезжайте. Панкратьева отправьте этапом. Зинкин».
...Аня встретила Маргонина, как они и договорились, у главных нарзанных ванн. В огромные дубовые двери с узорными медными ручками проходили курортники. Из парка доносилась музыка, — там у колоннады играл военный оркестр. По проспекту гуляли нарядные праздные люди. В теплом вечернем воздухе чувствовалось что-то пьянящее.
