почестями. Заманивает.
Когда глашатай в очередной раз пробегал мимо богатырей, Илья изловчился и поймал его за шкирку.
– Признавайся, злыдень, издал князь указ? – спросил он грозно, придвинув лицо глашатая к своему, нос к носу.
– Издал, – прохрипел тот.
– И о чем сей указ?
– О том, чтоб вас, как в Киев воротитесь, встречать с почестями.
– Так я и думал, – с торжеством и обреченностью одновременно произнес Илья, отпуская глашатая. Тот быстренько отполз в сторону – от копыт подальше.
– Слыхали? – обернулся Илья к остальным.
Алеша печально кивнул. А Добрыня изрек:
– Сказал бы я, что о князе нашем думаю, да благородство не позволяет.
Алеша, соглашаясь, вновь печально кивнул.
«Ну, снова про политику начали, – подумал Иван. – Опять беды не миновать…» И предпринял попытку отвратить неминуемое:
– Братцы, мы ж с повинной идем!..
– Молчи, сопляк! – осадил его Илья решительно. – Я передумал. С боем к князю пойду.
– Один за всех! – обрадованно вскричал Алеша.
– И все за одного, – отозвались богатыри и пришпорили коней.
Иван, не зная, что и думать, помчался следом. Не казнят, так на Несмеяне поженят. Хрен редьки не слаще…
А народ все шапки кидал.
…В терем княжецкий влетели они, не слезая с коней. Вмиг сени миновали и ворвались в трапезную. А там – пир горой! Гостей да собутыльничков – видимо-невидимо!
Как узрел Владимир Красно Солнышко богатырей с мечами наголо, потемнел челом. Но сдержался, встал с кубком в руках и таковы слова молвил:
И, сказав сие, опрокинул князь чашу, а затем поклон богатырям отвесил.
Богатыри стояли потупясь. Правду князь говорит али ерничает?
Тишина над столом воцарилася.
«Ёрничает, – решил все же Илья, – издевается». И открыл было рот, чтобы как-нибудь пообиднее князя оскорбить, но тут же и закрыл. Только выдавил:
– О-о… – и пальцем на Емелю указал.
Богатыри и Иван уставились в указанном направлении.
А Емеля начал было под стол сползать, но понял, что это его не спасет, и закричал истошно:
– Ребята?! Приехали?! А мы тут пьем за вас, ей-богу! Садитесь! Ну че вы как не родные-то, а?!
Иван-дурак вмиг прослезился. И тоже закричал:
– Емеля! Брат! А мы уж думали, погиб ты! А ты, значит… ты, значит… – И тут до него дошло: – А ты убег, значит? И трофеи, ирод, прихватил?!!
– Да ты что, Ваня! Как ты мог подумать? – очень правдоподобно оскорбился Емеля. – Не убег я, а о подвиге вашем князю сообщить поспешил. А трофеи захватил как вещественное доказательство.
– Ну, не так, зятек, все было, положим, – тихонько сказал ему князь. А во всеуслышание продолжил: – Ты, Иван, говори-говори, да не заговаривайся! Емеля со дня на день зятем моим будет!
– Зятем?! – обрадовался Иван. – Добился, значит, своего! Выходит, князь, за меня ты свою дочку отдавать не станешь уже?
– За тебя? – презрительно фыркнул Владимир, словно такого разговора никогда и не было. – Ну ты, Иван, загнул! Ты, спору нет, герой, конечно… Однако ж, если б я за каждого героя дочь свою отдавал… Она б у меня давно б уж сама матерью-героиней стала!
Тут сидящие за столом громогласно заржали, и обстановка разрядилась окончательно. Богатыри, сунув мечи в ножны и соскочив с коней, коих дворовые сейчас же из трапезной вывели, уселись за стол подле князя и присоединились к общему веселью.
Лишь Добрыня Никитич невесел был. И Ивану ясна была грусть его. Знать, опять он хотел у Владимира сватать девку Забаву Путятишну. Думал, князь не откажет на радости… Да Ивану услышал он отповедь и просить не решился зазнобушки. Убоялся облома позорного.
А веселье катилось своей чередой. Вот уже Емеля через стол полез с дураком целоваться, вот Алеша свой коронный тост – «за прелестных дам» – произносит… Вот невесть откуда взявшийся боян Лапкин славу трем богатырям кричит. Вот Владимир-князь, с Ильей обнявшись, признается клятвенно: «Да, прав ты, Илюша, собака я!» А тот в ответ: «Да ведь и сам я, князь, собака!..» И пьют они на брудершафт, икрой заморской, баклажанного, закусывая…
Тут было выполз Иван-дурак из-за стола – к Марье-искуснице потянуло, да остановил его князь гневным окриком:
– Куда это ты, добрый молодец, намылился?! Аль не сладко тебе мое кушанье?
– Сладко, княже, – принялся оправдываться Иван, – да дел по горло…
– Нет уж, ты постой! И у меня к тебе дело есть! Подь-ка сюда!
Приблизился Иван к князю опасливо.
– А ну-ка, молодец, примерь сей шелом на буйную свою головушку, – протянул князь ему богатырский головной убор.
Надел Иван шлем, тут Владимир невесть откуда булаву трехпудовую выхватил и ударил его по головушке. Засверкали в глазах дурака звездочки.
– Будь же богатырем княжецким отныне! – воскликнул Владимир. Иван, ошеломленный, под гогот сотоварищей шатаясь двинулся к выходу. Не понял еще счастья своего богатырского.
И лишь снаружи, на воздухе, опомнился: «Богатырь! Я – богатырь! Сбылось повеление отцовское! Сбылась мечта моя заветная!..» И с мыслею этой кинулся он со всех ног к месту своего проживания.
– Маша! Маша! Богатырь я! – закричал он с порога.
Словно солнышко ясное выглянуло. То Марья-искусница из светелки своей выплыла:
– Здравствуй, здравствуй, мой милый Иванушка. Люб ты был мне еще в добрых молодцах, а теперь – просто словом не вымолвишь. – И раскрыла девичьи объятия.
Шагнул Иван через порог, руки пошире расставив, да запнулся и рухнул, до объятий не дойдя.
– Ужель ты, Ванюша, во хмелю ко мне явился?! – воскликнула Марья, склонясь перед ним и принюхиваясь.
– Во хмелю, – покаялся Иван-дурак.
– А скажи-ка ты мне честно, Иванушка, – продолжала она подозрительно, – в ванне долго сидеть ты не любишь ли?
– Вот этого за мной, ей-богу, не водится! – обрадовался Иван. – Я совсем в этом толку не ведаю: в детстве сажа мне в кожу так въелася, что отмыть все равно не сумею я!
– Слава богу, а то испугалась я, – вновь расцвела Марья, – а что черненький, даже мне нравится.
Сказав сие, наклонилась Марья пониже, тут и облобызал Иван ее в губы жаркие.
Вдруг взгрустнула Марья:
– Вот и с Черномором у меня все так же хорошо начиналось…
– Эх, Маша, нам ли быть в печали! – воскликнул Иван, поднимаясь. – Я теперь – богатырь, ты – вдова богатырская! Был бы жив Черномор, он бы за тебя порадовался!
Он уселся на табурет, а Марья хоть и усомнилась в верности последних слов его, но промолчала благоразумно, достала из кармана пригоршню семечек, и принялись они их лузгать, друг другу в глаза заглядывая, улыбаясь и жмурясь от удовольствия.
Засим и оставим их.
