Ты поддалась. Ты моя. У меня все в порядке, сейчас ты пропустишь меня и не сделаешь никакой отметки об этом. И сразу же забудешь. Ни слова не скажешь тому, кто только что спрашивал обо мне. Ты меня не знаешь, никогда не видела и не слышала…
– Проходите же, – сказала она устало. – Чего вы еще ждете?
Я прошел.
И сразу же остановился. Потому что идти – показалось мне – было некуда.
Я растерялся.
Дело было в том, что, выйдя и позволив двери затвориться за моей спиной, я сразу полностью утратил способность что-либо видеть.
Я оказался в густом, плотном, непроницаемом для взгляда тумане, вмиг окружившем меня со всех сторон. Я испытал мгновенное головокружение, а когда оно прошло – почувствовал, что больше не знаю, с какой стороны я пришел и куда надо мне направляться.
Теперь стало понятно, зачем нужен был маршрут, которым меня должны были снабдить после регистрации. Я пренебрег их помощью и был наказан.
Ясным стало и то, почему Верига, выйдя из проходной, двигался так странно. Тогда я подумал было, что он то ли болен, то ли крепко выпил. Но сейчас понял: выйдя, он оказался в таком же тумане, в каком находился я в эти мгновения. Понятно было, что туман этот существовал только для меня – как раньше для него: из проходной я наверняка был виден сейчас так же ясно, как сам я оттуда видел Веригу, наверное, и за мной кто-то наблюдал сейчас с немалым интересом.
Но я брести наугад не собирался. Предпочел остаться в неподвижности ровно столько, сколько понадобилось для приведения в действие третьего глаза, абсолютного зрения.
Когда он заработал, туман перестал быть видимым. Но от этого мне стало ничуть не легче. Потому что вместо него я увидел нечто другое. А именно – стены. Но вовсе не тот внутренний забор, какой наблюдался из проходной. Я оказался вдруг в каком-то коридоре, узком и низком, который в трех шагах впереди упирался в стену – и оттуда отходили (как я убедился, сделав эти три шага) два новых точно таких же коридора: направо и налево. Ыцы его мать, подумал я, вот еще новости. Вероятно, в этом же месте оказался и Верига несколькими минутами раньше, в этом же лабиринте, он тогда двинулся, помнилось, вправо: пойду налево, чтобы не натолкнуться на него в столь непонятной обстановке. Я свернул налево и сделал еще три медленных шага, тем временем соображая: стены были наверняка виртуальными, иначе я видел бы их, разговаривая с девицей на проходной. Если так, – то существовал способ передвигаться в этом пространстве, не следуя за всеми изгибами квазилабиринта, но по реальной прямой. Нужно было только понять, каким способом разрушить эту виртуальность, то есть не ее, конечно, но мое восприятие ее как реальности. Виртуальность… Но воспринимать виртуальность можно лишь одним способом: через мой мик. И только влияя на него каким-то образом, заставляя подменять мое восприятие мира компьютерным, можно поставить меня в такое вот положение. Ничего не поделать: всякое преимущество, какое у тебя возникает, непременно компенсируется повышением твоей же уязвимости – если только не принять своевременных мер по защите от чужой воли.
Я не принял своевременно, однако это не означало, что не надо сделать этого хотя бы сию минуту. Я сделал: приказал мику на какое-то время засохнуть. Было опасение, что он вообще не захочет мне подчиниться; но связь моя с ним оказалась достаточно крепкой. Мик выключился – и стены вокруг меня растаяли мгновенно, как будто их никогда и не существовало. И я смог наконец осмотреться по-настоящему, чтобы вновь почувствовать себя обитающим в реальном мире – сколь бы неприятным он ни бывал иногда.
Я обнаружил себя почему-то уже внутри второй, внутренней стены. И передо мною (а равным образом справа, слева и сзади) не оказалось ничего, что заслуживало бы хоть малейшего внимания. Никакого Рынка. Хотя бы самой заурядной барахолки. Никаких дорог. Ни одного строения. Словом – ни малейшего намека на то, что же делать и куда двигаться дальше.
Очень весело, слов нет.
Но я уже понимал, что и это – всего лишь видимость. Пусть и не виртуальная. Этот громадный пустырь передо мною, поросший высокой жесткой желтеющей травой неизвестных названий, – всего только маска, за – или под которой скрывается подлинное лицо этого места, называемого просто Рынок.
На моем уровне, как уже сказано, не было ничего. Наверху – в этом я убедился очень быстро – одно лишь небо с некоторой добавкой облаков, плававших в нем, как мухи в супе. Вывод мог быть лишь один: то, что я искал, помещалось где-то внизу.
Пришлось снова прибегнуть к помощи третьего глаза.
Он очень быстро подсказал мне, в каком направлении нужно двигаться. И я пошел.
Больше никаких помех не возникало. Я подошел к точке, указанной мне третьим глазом и ничем не отличавшейся от окружающего меня унылого пространства. Остановился, готовый ждать.
Но не пришлось. Земля, на которой я стоял, – точнее, круглая, диаметром метра в два, часть ее поверхности без всякого предупреждения стала уходить вниз, унося меня туда, куда я и стремился попасть – хотя и не без некоторого страха перед предстоящим. Я опустился метра на три, площадка остановилась, предоставляя мне возможность войти в кабину, ничем не отличавшуюся от нормального лифта. Кнопок было десятка три, но часть из них показалась мне странной: стрелки на них указывали не вниз-вверх, а в стороны. Похоже, здесь любили заставлять людей сворачивать туда-сюда. Мне они, однако, не понадобились: я не успел еще решить, какой же из них воспользоваться, как дверца скользнула на место и сразу же кабина ухнула вниз.
Спускаясь, я отсчитывал секунды, скорость снижения определил сразу же – она соответствовала скоростному лифту. Замедление началось через четыре двадцать пять, когда кабина остановилась, я успел отсчитать четыре сорок. Дверца распахнулась, и я шагнул в неизвестность.
Неизвестность оказалась круглой, с невысоким – метра два с половиной – потолком, скрытым достаточно ярким освещением и полукруглым барьером, который ограждал не двух парней в форме и с дистантами на боку от меня, но скорее меня от них: барьер охватывал небольшую площадку, на которую попадал любой, вышедший из лифта. Он был совершенно прозрачен, верх его упирался в потолок, так что барьером его можно было назвать чисто условно. Кроме охраны, в круглом помещении не было никого и ничего – только уходившие в четырех направлениях коридоры, широкие и тоже светлые. Я остановился, ожидая какого-то продолжения.
