— Поздравляю.
И сразу же отвернулся к окну.
— А с отпуском как? — решилась спросить я.
Он вздрогнул.
— Отпуск дать не могу. Понимаете? Не могу предоставить.
.
Я стою в вестибюле гостиницы. Куда податься? Просить Гошу? Бесполезно. Мимо бежит Ирка. Я хватаю ее за рукав:
— Ирка, мне надо поговорить с тобой.
— Некогда, отпусти, ждут туристы. Вон, видишь, стоит толстяк. Это мой. Меня ждет. Пусти.
— Ирка, мне надо в отпуск. Понимаешь, я хочу на юг.
— А на Горизонтские острова не хочешь? «На веселых, на зеленых Горизонтских островах, по свидетельству ученых, ходят все на головах.»
Ирка смеется и убегает от меня.
Сквозь распахнутые двери с улицы в вестибюль энергично входит Коля Смирнов, а следом за ним, неторопливо и чинно, ответственные туристы без пиджаков. Я захожу следом за Колей в бюро обслуживания и ловлю его у одного из столов.
— Коля, мне нужен отпуск за свой счет. В отделе кадров мне отказали. Как ты думаешь, к кому сходить?
— К Соколовой.
— К Соколовой?
Пенсне на длинном костистом носу Соколовой вздрагивает. И в упор смотрят на меня черные глаза точками. Зря все-таки я пошла к ней. Может, лучше и не говорить, а извиниться и уйти?
— Я вас слушаю, — говорит Соколова.
И потом:
— Почему именно сейчас отпуск, вы ведь знаете, какое у нас напряженное время. Почему именно сейчас?
— Я замуж выхожу.
Сама не знаю, как я говорю это. Тут же спохватываюсь, хочу крикнуть: неправда, не выхожу. А может, и выхожу — сама не знаю. И молчу, и смотрю на Соколову. А она улыбается и говорит:
— А почему у вас лицо такое?
— Какое?
— Несчастное.
Я пытаюсь улыбнуться:
— Разве?
Она перебирает на столе бумаги, не глядя на них, а глядя на меня.
— Вы у управляющего были? Посидите, я сама поговорю с ним.
Соколова уходит. Она вернется и станет требовать у меня справку из загса или какое-нибудь свидетельство. Или будет расспрашивать, за кого я выхожу замуж и как мы будем жить дальше. Зачем только я пошла к ней? И зачем я затеяла все это? Мне уже не хочется на юг.
Соколова возвращается и говорит: «Когда вы уезжаете? Зайдите сейчас к управляющему и договоритесь конкретно». Ну и Соколова!
Все было в порядке. Мое заявление лежало в отделе кадров, и на нем размашисто было написано: «Разрешить». А мне было тревожно. И чем больше приближались ко мне поезд, дорога и Черное море, тем тревожнее становилось.
Я сидела в холле. Туристы приходили и уходили. Вошла Валя. Я обрадовалась и поднялась с кресла. Валя искала кого-то глазами. Она увидела меня, улыбнулась мне вполне любезно, и я поняла, что не меня она ищет здесь и что встреча со мною случилась некстати. Но было уже поздно. Я уже шла навстречу Вале, и была уже в нескольких шагах от нее, и не могла уже скрыть, что рада ее видеть.
— Хорошо, что я встретила тебя, — сказала Валя. — Мы так давно не виделись!
Мне стало неприятно от этой маленькой лжи. Ведь я считала себя подругой Вали.
— Неправда. Ты совсем не рада, — сказала я.
Валя засмеялась и опустила голову. Тут только я заметила, что у нее новая прическа, и подумала: может быть, это прическа делает Валю чужой?..
— Ты свободна? — спросила Валя.
— Да. До экскурсии еще целый час.
— Тогда посидим.
Мне так хотелось поговорить с Валей, но я не могла даже начать разговор: что-то встало между нами, разлучило нас.
— У меня новость для тебя, — сказала Валя. — Сюда приезжает из Скандинавии выставка мод. Вот тебе интересная работа. Они будут здесь месяца два.
Мы поговорили о выставке, потом о погоде, потом еще о чем-то. Даже если бы мы сидели дальше друг от друга, я бы и то почувствовала, как напряглась вдруг Валя всем телом. И лицо у нее стало напряженным. Я смотрела вокруг, но ничего не замечала. Вот расхаживают по холлу туристы. Вот Ломов, невесть откуда взявшись, идет по дорожке. Увидел нас и пошел к нам.
— Здравствуйте, — говорит Ломов. А сам смотрит на Валю. Виновато. И у Вали совсем необычное лицо. В нем все светится, дрожит, меняется непрестанно. Даже глаза то темнеют, то светлеют.
— Здравствуйте, — говорит Валя.
Я поднимаюсь:
— Я совсем забыла, у меня еще не заказана машина. Простите…
Ломов кивает мне. Я ухожу, а Валя, кажется, даже не замечает этого.
— На какие же деньги ты поедешь?
— На те, что мы с вами откладывали. Которые на пальто.
— А пальто?
— Зачем мне пальто? Оно мне совсем не нужно.
Муза стоит у окна и поливает цветок. Рука у нее дрожит, и в руке дрожит пол-литровая банка с водой.
— Тетя Муза, я — последняя дура. Я просто не знаю, как это получилось так глупо, нелепо… Я ничего не думала, не имела в виду. В общем, тетя Муза, я не собиралась никуда ехать, я просто так поговорила, хотела обсудить, но ничего серьезного. Разве я куда-нибудь уеду, тетя Муза? Разве я оставлю вас? И потом, мне нужно пальто и вам тоже. Ну, тетя Муза! Ну!..
В кухню входит Калерия.
— Что случилось? Вы поссорились? Нет, правда, что случилось? Смотрите, вы уже льете через край.
Калерия берет из рук тети Музы банку и ставит ее на стол.
— Идемте, тетя Муза, в комнату, — говорю я.
— Конечно, идемте, — соглашается Калерия. И пока мы идем по коридору до нашей двери, Калерия верещит за спиной — В кухне всегда пахнет свиным жиром. Я сто раз говорила тетеньке, чтоб она не жарила на свином жире, ведь не голодовка. Но она не слушает. Она называет меня расточительницей. А из-за этого в кухне невозможно находиться.
Мы заходим в комнату, и Калерия вместе с нами. Она первая садится за стол и подвигает стул тете Музе. Я говорю:
— Послушай, Калерия. Нам надо поговорить. Зайди попозже.
Калерия поднимается и уходит, мотнув плечом. Через секунду она возвращается и предупреждает через порог:
— Так я зайду минут через пятнадцать.
И снова уходит. Тетя Муза складывает шитье в шкатулку.
