имени Катя была глуповата, влюбчива и происходила из правильной семьи: папа работал в облпотребсоюзе, мама шуршала секретарем в Союзе писателей. Два «союза» в работе родителей Катерины грели сердце Горгадзе. Недолго думая, он окрутил дуреху, и через пару месяцев после близкого знакомства Катюша могла есть у него с рук все, чем бы он ни вздумал ее кормить.
А потом Игорь торжественно объявил об этом сестре.
Первый раз за все время, что он ее знал, тихая Эля вышла из себя. Начала какую-то ахинею выкрикивать – что-то вроде того, что не отдаст лучшую подругу на растерзание негодяю. В общем, очень красиво и пафосно. Игорь только посмеивался. А затем она вздумала поговорить с Катей. На что, собственно, Горгадзе и рассчитывал.
Эля жаждала раскрыть подруге глаза на ее жениха, но за два месяца Игорь успел провести хорошую работу. Дурочка Катя вывалила в ответ на Элю все, чем он успел напичкать ее кудрявую голову. И то, что Эля всегда мешала увлечениям брата, и то, что она сама влюблена в него, и даже то, что за своего сноба Боровицкого она вышла только назло ему, Игорю. «А теперь хочешь мне свадьбу расстроить? – зло кричала Катя. – Ничего у тебя не получится!» Эля выслушала ее молча, повернулась и ушла. Этим бы все и закончилось, но, спускаясь с лестницы, она неизвестно отчего потеряла равновесие, скатилась со ступенек и сломала себе ногу. И уже в больнице у нее случился выкидыш. «Ударилась сильно, – сказали потом Боровицкому врачи, – да еще переволновалась. Ничего, еще нарожаете».
Боровицкий начал с того, что избил Горгадзе до состояния свиной отбивной. В больницу к Игорю пришел хмурый мужик, взял у него заявление, и Горгадзе уже предвкушал, как ближайшие три года будет носить Боровицкому передачки. Но тут что-то пошло не так.
Когда, выйдя из больницы, он попытался узнать о ходе дела, то столкнулся с непробиваемой стеной. Следователь долго отфутболивал его, потом объяснил, что у Боровицкого алиби, а на возмущенные крики Горгадзе посоветовал придумать что-нибудь поинтереснее, чем клеветать на недругов.
Горгадзе метнулся к Кате и ее родителям, и вот тут-то выяснилось самое неожиданное: подонок Боровицкий успел провести с ними большую работу. Игорь не мог даже представить, что он им наговорил, но разговор самого Горгадзе с потенциальным тестем получился очень короткий.
– Еще раз увижу около своего дома – посажу, – веско пообещал Катеринин папаша и захлопнул дверь перед носом ошеломленного Игоря.
В последнюю секунду тот успел заметить за папашей курчавую башку и маленькие глазки, с ненавистью глядящие на него. Свадьба накрылась.
Из подъезда Катиного дома Горгадзе вышел с намерением мстить хитро и изощренно. Но вскоре узнал, что Эля с мужем уехали в другой город.
Спустя несколько лет они вернулись, однако к тому времени Игорь выкинул из головы планы мести, поскольку полностью переключился на новую стезю – он начал писать. И не просто писать, а писать вдохновенно, от души, развив одновременно бурную деятельность по проталкиванию своих опусов.
Сестру он искренне жалел. Игорь хотел с ней поговорить, но Боровицкий не пустил его даже на порог. Более того – после его неудачного визита Горгадзе отказали в толстом литературном журнале, куда уже почти гарантированно взяли один его опус и даже обозначили гонорар. Знакомый намекнул Игорю, что это дело рук Боровицкого, у которого повсюду связи и свои люди. Если «похищение» сестры Горгадзе еще мог простить, то несостоявшуюся публикацию – никогда! С тех пор все его несчастья принимали облик Боровицкого, и чем дальше, тем больше Игорь ненавидел мужа сестры. До самой ее смерти он так и не смог даже поговорить с ней, хотя не раз пытался. После ее похорон Игорь стоял у могилы и старался вспомнить лицо сестры, но в памяти всплывала только ее улыбка – детская, мягкая. А еще – как она кивала головой, когда он жаловался на родителей. И больше ничего.
– Глеб говорит, что его дядя, то есть Горгадзе, очень любил сестру, – сообщила вечером Даша Максиму за ужином. – После ее смерти он им обоим, Глебу и Олегу, звонил и даже встречался с ними.
– А откуда Глеб знает эту историю? – нахмурился Максим. – Кто ему рассказал?
– Не знаю, – пожала плечами Даша. – Я как-то не спросила. Понимаешь, момент был такой удобный – он рассказал, а я сразу хвать Прошку за шкирку и в подъезд. Только крикнула ему, что позвоню, и все.
– Вот самое главное ты и не узнала, – упрекнул жену Максим, ставя тарелку в раковину. – Если ему Горгадзе рассказал – одно дело. А если сам Боровицкий – то другое. Ладно, фиг с ними. Что в пансионате нового?
Даша подробно рассказала. Максим покачал головой и вышел из-за стола.
– Ну и ну… – хмыкнул он, принимаясь за мытье посуды. – Значит, во-первых, Боровицкий и репетиторша знали друг друга раньше. Горгадзе признался тебе в убийстве Боровицкого, во-вторых. В-третьих, за тебя почему-то заступился… как его…
– Ангел Иванович, – подсказала Даша.
– Елки-палки, что за имя! В общем, сумасшедший старикашка. Что у нас там еще было?
– А до того, – вспомнила Даша, – мне Денисов, главврач, сказал странную вещь.
– Какую? Ты мне не говорила.
– Я забыла. Он сказал, что бывший математик Яковлев по прозвищу Виконт на самом деле никакой научной работой не занимается. А занимается полной ерундой. Помнишь, мы с тобой фильм американский смотрели…
– «Игры разума», – согласно кивнул Максим. – Угу, понятно. А к Боровицкому это какое отношение имеет? Ну, съехал слегка дядечка крышей… Так они все в «Прибрежном», судя по твоим наблюдениям, с прибабахом.
В дверях появилась Олеся с книжкой.
– Мама, а ты уверена, что там не психушка? – заявила она, размахивая Дарреллом.
Только Даша собралась возмутиться предположением дочери, как Олесю неожиданно поддержал Максим:
– Вот-вот, у меня такое же подозрение возникло. Там хоть один нормальный человек есть?
Даша подумала.
– Есть, – кивнула она. – Самый здоровый – это управляющая, Раева.
– По законам жанра она и есть главный злодей! – провозгласила Олеся и протопала по коридору в туалет.
– Я тебе сколько раз говорил – в туалете с книгой не сидеть! – крикнул ей вслед Максим.
В ответ раздалось невнятное бурчание и щелчок закрываемой двери.
– Кстати, шутки шутками, – добавил он, – но Раева и в самом деле должна быть первой подозреваемой. Если в пансионате что-то нечисто, то она не может не быть в курсе.
– Понимаешь, – медленно начала Даша, – я тоже так думала до сегодняшнего дня. Но, когда она начала объяснять про Ангела Ивановича – ну, почему она его оставила при пансионате, – у нее было такое лицо… такое… в общем, просветленное, что ли.
– И ты на основании просветленности физиономии директрисы делаешь вывод, что она ни при чем? – скептически осведомился муж.
– Да нет, не делаю. Но я ее как будто с другой стороны увидела, понимаешь?
– Понимаю. Аргумент конечно, очень сильный.
– Максим, ты зря иронизируешь. Если б ты видел, как она на того бедолагу смотрела! Люди, которые могут так смотреть, стариков не убивают, – серьезно сказала Даша.
– Ладно, тебе виднее, знаток человеческих душ. Скажи-ка мне лучше: а ты сама Горгадзе веришь?
Даша задумалась.
– Не знаю, – сказала она наконец. – Как-то получается слишком просто: всю жизнь ненавидел Петра Васильевича и наконец-то убил. Да это и не объясняет, зачем Боровицкий делал записи, которые потом оставил мне.
– И не объясняет, отчего умерла Уденич, – добавил Максим. – И кого она увидела ночью, когда вышла из пансионата.
Вика держала в руках сапоги, привезенные тетей Людой из Финляндии, и не могла оторвать от них глаз. Замшевые, мягкие, на маленьком устойчивом каблуке – мечта, а не сапоги. «И под сумочку подходят», – представила Вика, вспоминая свою коричневую сумку с
