бахромой на боку.
– Что, нравятся? – раздался теткин голос. Вслед за тем Людмила вышла в коридор, завязывая халат.
– Не то слово! – выдохнула Вика.
– Уступить их тебе, что ли… – задумчиво протянула тетка, скептически глядя на сапоги. – Они мне, Вик, маловаты, честно говоря. Купила по глупости на размер меньше, чем нужно было, теперь вот не знаю, что и делать.
– Тетя Люда, тетя Люда, уступите! – взмолилась Вика. – Вы с дядей Пашей скоро опять куда-нибудь поедете – еще купите! Ну, пожалуйста, ну тетечка!
– Ладно, уговорила, – кивнула Людмила, ставя сапог на пол. – Такие сапожки только на твоих ножках и носить. Бери!
– А… сколько? – осторожно поинтересовалась Вика.
– Даром отдам. Сорок.
Показаться в училище в новых сапогах Вика не успела. Вечером она вышла пофорсить в обновке и в скверике наткнулась на Лариску Егорову с параллельного потока – с факультета русского классического танца. Цепким взглядом углядев Викины сапожки, Лерка взмахнула руками, поцокала-поохала- повосхищалась и, не задумываясь, предложила Вике за них… восемьдесят рублей.
Вика задумалась. Признаться, чудные сапожки оказались ей немного тесны – стопа у нее была хоть и маленькая, но широкая. Но сорок рублей на сапоги ей дал отец, и он мог не обрадоваться, узнав, что придумала его дочь. «Да и ладно, верну ему его рубли, и окончен разговор», – решила Вика.
– Завтра принесу деньги, а ты захвати сапоги, – подгоняла Лерка, косясь на замшевое сокровище. – Смотри, с утра меня найди!
– Сама найдешь, – отрезала Вика. – Кому сапоги нужны?
Лерка поджала губки, но возражать не стала.
На следующий день Вика проснулась с утра с больной головой и с температурой. Вызванный на дом врач сообщил, что у нее типичный грипп, и Вика, ругая противную Егорову, от которой она наверняка и подхватила заразу, осталась в постели.
А вечером заглянула Сонька Рабина, Викина подружка. Узнала, как дела у Вики, рассказала свои скудные новости и уже собиралась убегать, как вдруг увидела сапожки, скромно стоящие под старой кривоногой табуреткой.
– Ой, Вика, откуда у тебя такая прелесть? – восхитилась она, подхватив сапог и высматривая циферки размера на подошве.
– Тетка из Финляндии привезла, – хрипло ответила Вика, хлюпая носом.
– Мне бы такую тетку… Я бы ее на руках носила! Слушай, Вик, продай, а?
– Они дорогие, Сонь, – предупредила Вика, прекрасно зная, что деньги у Сониных родителей водятся.
– Не дороже денег, – отмахнулась Сонька. – Сколько?
– Ну… – задумалась Вика, боясь продешевить.
– Сто двадцать пойдет? – заторопилась Сонька, жадно заглядывая Вике в глаза.
Вика сглотнула. Восемьдесят рублей за сапоги, которые оказались ей не совсем впору, – это было гораздо больше того, на что она рассчитывала.
– Пойдет, – кивнула она. – Сапоги твои.
– А денежку я тебе завтра занесу, договорились? – заулыбалась Сонька. – Ну, побежала я. Выздоравливай!
Первым же человеком, которого встретила Вика в училище после выздоровления, оказалась Лерка Егорова. Пока Вика раздевалась и сдавала дубленку в гардероб, Лерка следила за ее отражением в зеркале. Наконец, улучив момент, подошла к Вике, собиравшейся подниматься в классы, и на ухо спросила:
– А что с сапожками-то моими, а?
Вика вздрогнула и чуть не подскочила на месте.
– Егорова, ты так людей не пугай! – выдохнула она. – А то заикой стану!
– Так что с сапожками моими? – повторила Лерка, и голос ее звучал недобро.
– С чего они вдруг твоими-то стали? – вскинулась Вика.
– Да вроде мы с тобой обо всем договорились, – пожала плечами Егорова. – Договоренность исполнять надо. Или нет?
Вика почувствовала себя не в своей тарелке. Белобрысая Егорова никогда ей не нравилась. Лицо у Лерки было красивое, но какое-то острое, будто его составили из треугольников. И еще от нее пахло духами «Красная Москва», которые Вике очень хотелось иметь самой. Поэтому она и не любила Егорову. К тому же, стоя сейчас на лестнице, она поняла, что Егорова прекрасно знает о том, кому достались сапожки. И спрашивает Вику не всерьез, а лишь для того, чтобы ткнуть носом: вот, мол, мне пообещала, а обманула!
Оттого, что упрек был отчасти справедлив, Вика особенно разозлилась и высокомерно заметила, глядя на Лерку сверху вниз:
– Ты, Лерочка, меня не учи, что надо исполнять, а что нет. Я не хуже тебя знаю!
Лерка постояла, покривила губы, развернулась и ушла, не сказав ни слова.
«Хамье, – мысленно обозвала ее Вика. – Такой только в колхоз ехать… дояркой работать». А через десять минут уже выкинула Егорову из головы.
Трое суток спустя Вика сидела в кабинете, стены которого были выкрашены в грязно- болотный цвет, и отчаянно рыдала.
– Хватит блажить, хватит блажить-то! – прикрикнул на нее следователь, молодой парень лет двадцати шести. Кожа на лице у него была гладкая и румяная, как у ребенка. – Давай рассказывай, что еще продавала, спекулянтка!
– Я… не… не спекулянтка, – заикаясь, проговорила Вика. Все происходящее казалось ей кошмаром. – Вы ошиблись, я ни при чем!
– За попытку ввести следствие в заблуждение знаешь сколько тебе добавят? – следователь откинулся на спинку стула и закурил. – Много, голубушка, ой много. Ты же государство пытаешься обмануть, понимаешь? Хотя тебе не впервой…
– Я не виновата! – отчаянно выкрикнула Вика и снова заплакала. – Я правда не виновата!
– Не виновата? – тихо спросил следователь, встал со стула и обошел Вику сзади. Она съежилась. – Не виновата, говоришь? А вот на это ты что скажешь, голубушка?
Он швырнул на стол какую-то бумажку, и Вика вздрогнула. Потом сквозь слезы выхватила из текста, написанного красивым почерком, одну фразу. «В том числе предлагала купить сапоги иностранного происхождения, которые продала потом Рабиной Софье Михайловне…»
– Это Лерка Егорова написала! – ахнула она.
– Вот и чудненько, – обрадовался следователь, возвращаясь на свой стул и начиная что-то писать на бланке. – Хорошо, что отпираться не стала. Рассказывай, кому еще вещи продавала: когда, что именно, за сколько, у кого взяла.
– Вы… вы что? – опять начала заикаться Вика. – Я никому! Ничего! Я только эти сапоги – и все!
– Ну конечно, конечно, – следователь наморщил гладкий лоб и стал похож на магазинного пупса. – Так и запишем: вину признала частично.
– Я не частично, я целиком… – всхлипывала Вика.
– Тогда подписывай, раз целиком, – неожиданно грубо заорал на нее гладколицый. – Выкобенивается тут: то признала, то не признала… Внизу ставь подпись, дура!
Вика не помнила, как она вышла из высокого серого здания. Ничего не соображая, прошла два квартала, свернула в первый попавшийся сквер, занесенный снегом, и села на холодную скамейку. Руки замерзли, но варежек в карманах почему-то не оказалось. Она прижала руки к лицу и разрыдалась.
Жизнь закончилась, Вика это точно знала. Балет, театр, училище, подруги – всему наступил конец. Как и мечтам о выступлениях в Большом, толпах поклонников, цветах, аплодисментах и всем остальном, что обязательно должно было наступить в ее жизни, но по нелепой случайности уже никогда не наступит.
Она не очень представляла, что ее ждет дальше и почему ее не сразу посадили в камеру, а отпустили,
