жены.
Крапивин с недоверчивым изумлением наблюдал, как сначала задергались Сенькины губы, затем левый глаз резко сощурился, как будто Швейцарец решил посмотреть куда-то вдаль против солнца... Увидев этот нервный тик, Денис почувствовал растерянность. Что могло случиться?
Швейцман, держа трубку возле уха, бросил на стол несколько купюр и торопливо пошел к выходу, не обращая ни на что внимания. Он бормотал что-то утешающее, но лицо его по-прежнему оставалось диковатым – Крапивин понял это по испуганному виду официантки, бросившей на Швейцарца любопытный взгляд. Денис пошел за ним, но Сенька, кажется, этого даже не заметил.
Они вышли на улицу, и ветер, словно только их и поджидал, сорвал с окрестных крыш налетевший не то снег, не то град и пронесся над ними, рассыпая его из пригоршни. В волосах Сеньки застряли белые комочки, и Денису пришла в голову глупая ассоциация с женихом, пробежавшим сквозь строй друзей, осыпавших его рисом.
Догнав друга, Крапивин прислушался к голосу в трубке. Теперь он был не пронзительным, а тихо что-то бормочущим. Затем голос прервался, а в следующий миг захлебнулся в жалобном плаче.
– Я выезжаю, – крикнул Сенька, подходя к своему джипу, нажал на отбой и только теперь, кажется, заметил идущего рядом Дениса.
– Что с ней? – спросил Крапивин, боясь услышать, что Риту избили, изнасиловали, и теперь она лежит в больнице, умирая от стыда и боли.
Швейцман посмотрел на него правым глазом, в то время как левый хитро сощурился, и побледневшими губами выговорил одно-единственное слово. Затем сел в машину и уехал, оставив остолбеневшего и ничего не понимающего Крапивина под апрельским мокрым снегом возле кафе.
– Крысы? – повторил за ним Денис и сморгнул налетевшие снежинки. – Что значит – крысы?!
Глава 6
Машу трясло. Она, всю сознательную жизнь презиравшая истеричек, при всех испытаниях старавшаяся держать себя в руках, на этот раз ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось заплакать громко, в голос, и вцепиться в Сергея как в спасательный канат, брошенный утопающему. Но руки тряслись мелкой дрожью, прекратить которую было ей не под силу, а проходя мимо зеркала, краем глаза она ловила в нем отражение не себя, а странной бледной женщины с рыжими волосами, торчавшими в разные стороны, как проволока, и с глазами норного лори. Они с Костей видели в передаче про животных эту обезьянку с чайными блюдцами вместо глаз. Теперь Маша могла наблюдать ее в зеркале.
Сергей собрал их чемоданы, пока Макар давал последние краткие инструкции. Не звонить, не писать, не связываться с подругами и т.д. и т.п. Все это Маша уже знала. Две недели им предстояло жить за городом, в коттедже у какого-то приятеля Макара, вместе с самим приятелем, его женой и детьми. На робкие Машины вопросы, как к этому отнесется принимающая сторона, Илюшин мягко ответил, что все в порядке – коттедж большой, а приятелю не впервой принимать гостей.
Две недели, сказал Сергей. Минимум две недели.
Она не хотела уезжать, не хотела бросать Сергея одного, но понимала: останься они с Костей дома – и от тревоги за них он сойдет с ума. Когда накануне вечером к ним ввалился Макар – грязный, замерзший, с глазами, в которых полыхала холодная ярость, и Сергей, выслушав его, стал рассказывать о том, что произошло с ней и Костей... тогда она впервые услышала, что он может говорить так, будто рычит – хрипло, отрывисто, низким голосом. Движения Сергея стали плавными, замедленными, словно он боялся что-нибудь ненароком сломать, и всю ночь, пока они с Макаром обсуждали дальнейшие действия, Маша тихо сидела в кресле, обхватив колени, и смотрела на мужа, не узнавая его.
Как, впрочем, и Макара. В обоих проявилось что-то звериное, первобытное. Но если Сергей напоминал медведя, то Илюшин больше походил на рысь. Серые глаза его не отрывались от Сергея, мерившего комнату бесшумными шагами, обманчивая юность облика ушла, и теперь никто не назвал бы Илюшина студентом.
Она слышала его рассказ, заставивший ее похолодеть от ужаса и в панике отогнать видение: Костя стоит в черной яме, беспомощно смотрит на нее, а сверху его засыпают землей и кусками льда люди без лиц. Нет, думать об этом нельзя, даже близко нельзя подпускать эту мысль, от которой в голове сразу мутнеет, а кончики пальцев становятся липкими, словно она обмакнула их в варенье. Нельзя думать об этом. Нельзя.
Чтобы не думать, Маша смотрела на мужа и Илюшина. Ей быстро стало понятно, какую ошибку совершили те, кто напал на Илюшина и на нее с сыном в надежде не допустить частного расследования. Бешенство Сергея и Макара было разного порядка, но оно привело к одному результату – теперь у них появился куда более весомый стимул найти убийц, чем деньги. Стимул, не сопоставимый ни с каким гонораром. Один пережил страх и унижение за себя, второй – за свою семью, и ни тот, ни другой не собирались останавливаться, пока не найдут и не уничтожат угрозу.
Это и пугало Машу до дрожи. Но страх за мужа и за Костю, делавшего отчаянно храброе лицо, в конце концов все-таки заставил ее собраться с силами. Она причесалась, стянув волосы в хвост, сунула Косте его рюкзак и потрепала по плечу совершенно Сережиным жестом. Бабкин уже вытащил в коридор два больших чемодана, переглянулся с Макаром,
– Все в порядке. Пойдем.
Они спустились по лестнице, а не поехали на лифте. На втором этаже, обернувшись на Макара, замыкавшего шествие, Маша увидела в его руке небольшой серебристый револьвер, похожий на игрушку- зажигалку, когда-то подаренную сослуживцами ее отцу. Она не стала спрашивать Илюшина, настоящий ли у него револьвер. Только сглотнула и чуть ускорила шаг, крепко сжимая руку сына.
Они вернулись в квартиру Макара только к вечеру. После недолгого совещания решили, что уезжать отсюда бессмысленно: те, кто хочет их выследить, легко это сделают.
– Значит, они засекли нас, когда мы искали подтверждение «жамэ вю» Силотского, – констатировал Макар, глядя из окна на три башни-новостройки в отдалении и усилием воли заставляя себя не ежиться.
Бабкин молча кивнул, и Макар увидел его движение в оконном отражении. Первоначальное предложение Сергея написать заявление в милицию было быстро отвергнуто – хватило аргумента, что Маше с Костей придется давать показания, а значит, остаться в городе. К тому же они с Макаром обшарили тот участок, где он свернул с главной дороги в узкий проход между домами, но все, что им удалось обнаружить, была яма глубиной около трех метров, в которой остались следы от ботинок Илюшина.
– Даже брезент с собой увезли, – бормотал Макар, обнюхивая каждый сантиметр земли. – Уверен, что они затянули яму какой-то материей вроде брезента. Я на нее шагнул и провалился.
В первую секунду, увидев чистую главную дорогу и предупреждающие таблички с загородками и фонарями возле ямы, Илюшин чуть не выругался от бессильной злости. Да, его поймали в детскую ловушку, но следы подчистили по-взрослому. Яма, как выяснилось, была выкопана на совершенно законных основаниях для проверки канализационных труб, проложенных в этом месте. Рядом действительно валялись битые кирпичи, куски арматуры, бетона и бутылочного стекла, но не нашлось ни одного свидетельства, что вчера ночью здесь находился кто-то еще, кроме самого Илюшина.
– Чистая работа, – признал он в конце концов, усмехнувшись. – Молодцы ребята. Воспользовались подвернувшейся ситуацией, и у них получилось куда эффектнее, чем если бы они пугнули меня на лестничной клетке пистолетом.
Он уже полностью пришел в себя после вчерашней ловушки и теперь сочувственно посмотрел на Сергея, понимая, что тому приходится куда тяжелее. «Вот ведь твари. Знали, на что бить. Женщина с ребенком...»
– Макар, что такое? – чуть ли не с испугом спросил Бабкин, видя, как изменилось лицо Илюшина. «Черт, если бы меня закапывали в яме, я бы сегодня даже говорить не мог. И спать бы, наверное, не смог без кошмаров».
– Ничего, – покачал головой Илюшин, подавив приступ ненависти к неизвестному подонку, угрожавшему Маше с Костей, и к тому, кто его послал. – Давай работать, Серега, у нас очень много неизвестных.
К середине дня неизвестных стало куда меньше.
Дмитрий Арсеньевич Силотский рассказывал о себе чистую правду. Он действительно был успешен в
