ставшую известной за несколько часов до визита Бабкина и Макара, – Владимир Качков, пользуясь правом первой подписи, завизировал несколько договоров поставки на общую сумму шесть миллионов долларов и провел эту сделку мимо главного бухгалтера. Обнаружилось это лишь несколько дней спустя, поскольку проверочный звонок из банка после поступления платежки на столь значительную сумму девочка из бухгалтерии перевела на самого Качкова. И тот, естественно, подтвердил, что все в порядке и сумму действительно можно переводить. Фирма оказалась подставным лицом, деньги ушли из нее в тот же день, и теперь найти их не представлялось возможным.
Так же, как и Владимира Олеговича Качкова.
Узнав о том, что два приехавших частных детектива собираются искать сбежавшего заместителя, двое молодых менеджеров разразились издевательским хохотом, а начальник отдела безопасности издал хриплое хрюканье, отдаленно напоминающее смешок. Главный бухгалтер – женщина лет пятидесяти, с круглым лицом и такими полными щеками, что, казалось, они наползают на глаза, приложила руку ко лбу, глядя на Макара воспаленными глазами, и тихо всхлипнула.
– Господи, может, и в самом деле вы его найдете, – простонала она. – Мы-то чем можем вам помочь?
– Все, что надо, сделаем, – подтвердил начальник отдела безопасности после того, как Бабкин коротко описал ему последний разговор с Силотским, исключив из него все, не касавшееся Качкова.
На самом деле сделать сотрудники осиротевшей фирмы ничего не могли. Но они могли рассказать то, что знали о Владимире Олеговиче. Рассказы их оказались неожиданно похожими.
– Он хитрый, себе на уме, – говорила, утирая слезы, бухгалтер Ольга Сергеевна. – Ни с кем не делится, никому ничего о себе не рассказывает, и, знаете, такой... куркуль. Дмитрий Арсеньевич ему доверял безоговорочно – ну как же, он для человека хорошее дело сделал, разве тот может его предать! – В голосе ее зазвучала злая насмешка, но не над Ланселотом, а над самой собой. – Да и я одно время тоже так думала, хотя, казалось бы, уж мне-то грех людей не знать – все ж шестой десяток на свете живу. Нелюдимый он, Качков.
В отделе менеджмента по работе с клиентами молодые ребята и две девушки, перебивая друг друга, характеризовали Владимира Олеговича так, что с первых их слов Сергей понял, насколько его не любили в фирме.
– Развернулся на новой работе, надсмотрщик! Был никем, а тут наш Дмитрий Арсеньевич пригрел его, гада, да еще и дал почти неограниченные полномочия...
– А Владимир пользовался этим на полную катушку.
– Парня уволил, который ему не понравился, – сказал, что он с клиентами плохо работает.
– На девчонок орал, когда те на лестницу тайком курить бегали. А куда им еще бегать, не на улицу же в двадцатиградусный мороз!
– На деньги очень уж жадный. Такой, знаете ли, простой мужик с деревенскими корнями, хитрющий, необразованный... Но свое всегда урвет.
– Точно. Вот и урвал... свое. А заодно и чужое.
Начальник охраны во время беседы с Илюшиным вертел в руках один карандаш за другим и с хрустом их ломал. Половинки торчали из пепельницы, нацеливаясь на Макара.
– Говорил я, тыщу раз говорил шефу: зря вы, Дмитрий Арсеньевич, так в людей верите, – в голосе мужика звучало неподдельное страдание. – Обожжетесь вы через это дело. Черт, будто накаркал!
– У вас были какие-то подозрения в отношении Качкова?
– Да не было у меня подозрений! Не нравился он мне, вот и все дела. Вы знаете, что шеф за него долги выплатил, с кредиторами его разобрался? Так это все с моей помощью делалось. Тогда-то я слова против не говорил: разобрался и разобрался, помог другу детства – и славно. А потом шеф меня как огорошит: возьму, заявил, Володьку к себе заместителем, у него есть жилка предпринимательская, а верный человек всегда нужен, на него в любой ситуации можно положиться. И взял этого... волка.
– Почему волка?
– Да потому что Качков смотрит на всех, словно из чащи. Ни улыбнуться лишний раз, ни поговорить за жизнь... Правда, бабам он нравится, и девчонки наши за ним бегали... Дуры, тьфу! У него тех баб – как грязи. То одна его после работы встречала, то другая... А ведь он женат, и детишки у него имеются. Правда, жену его я не видел, он ни фотографии ее не показывал, ни рассказывал про нее. Замкнутый очень, и никого в свои дела не пускал. Только с шефом улыбался, языком чесал – теперь-то понятно, почему. Наверное, сам же его и убедил дать ему право одному документы подписывать. Я уж теперь думаю... – начальник охраны понизил голос, наклонился над пепельницей с карандашами поближе к Макару, – уж не он ли все это затеял... со взрывом-то? С него станется, с козла!
В остальных отзывах о Качкове было так же много эмоций и мало фактов.
– Хам он, вот и все! – звенящим голосом отрезала девушка – одна из тех, кто, по словам начальника охраны, была увлечена Качковым. – И ворюга!
– Вокруг Дмитрия Арсеньевича увивался, как уж, – добавила вторая, постарше, работавшая в отделе бухгалтерии. – Они и выпивали вместе в его кабинете, и даже как-то раз пытались песни петь. – Она улыбнулась сквозь слезы, но улыбка тут же исчезла с ее лица. – Господи, что же за человек такой...
– Ты заметил, – спросил Бабкин, заезжая во двор, – насколько плохо все к нему относятся? Никто не сказал, что удивлен его поступком. Ни один человек!
– Причиной может быть его нелюдимость и нежелание общаться. Обычно все не любят закрытых людей – они сами буквально напрашиваются на подозрения в чем-нибудь нехорошем. Но в данном случае подозрения оказались обоснованными.
– Слушай, Макар, но неужели же Силотский не видел того, что описывают его сотрудники, а? Он же умный мужик! Был...
– Видишь ли, мой доверчивый друг, собственное благодеяние может закрыть глаза лучше любых розовых очков. Кто из известных сказал, что человек – это его имя? Забыл, потом вспомню. Так вот, большая доля истины в этом есть. Если бы тебя с пятого класса звали Ланселотом, то к сорока годам, вполне вероятно, ты старался бы выглядеть человеком порядочным, благородным и верящим в людей – старался настолько, что в конце концов эти качества могли действительно стать твоими, изменив характер, данный от природы. Если у покойного Дмитрия Арсеньевича и были подозрения в нечистоплотности Качкова, он вполне успешно их заглушал, поскольку стремился быть рыцарем. У меня даже есть диковатое предположение, – Макар чуть заметно усмехнулся, – не отсюда ли его любовь к мотоциклам, которым куда больше подходит название «железный конь», чем машинам...
Слушая друга, Сергей внимательно оглядывал двор, подолгу останавливаясь взглядом на машинах с тонированными стеклами, затем посмотрел на окна и балконы.
– Силотский видел облагодетельствованного им человека, – продолжал Макар, – и приписывал ему те качества, которые были для него привлекательны в людях – преданность, например. Гордость. Несгибаемость. Заменил реальное...
– Макар, на пол, – тихим напряженным голосом перебил его Бабкин, заметив, как трогается с места темно-синий джип, за лобовым стеклом которого слабо просматривался чей-то силуэт. – Ни разу не видел ее здесь... – пробормотал он, вжимаясь в кресло и полностью сосредотачиваясь на боковом стекле подъезжающей машины.
Илюшин скользнул на пол молниеносно и беспрекословно, скрючился в неудобной позе, упираясь коленями в приборную панель. До слуха его донеслись сумасшедшее воробьиное чириканье, шум приближающегося джипа и глубокий, как перед нырком, вздох Бабкина. Воображение в долю секунды дорисовало ствол, высовывающийся из приоткрытого окна и дерганно выплевывающий очереди в Сергея, не защищенного ничем.
– Ляг, не геройствуй! – шепотом заорал он снизу, изворачиваясь и потянув напарника за джинсовую штанину.
Сергей перевел на него взгляд, странно дернул носом и вдруг хрюкнул. Макар от удивления выпустил ткань. Бабкин хрюкнул снова, и, не сдержавшись, захохотал.
– Ты... ты бы еще вчетверо сложился... – выдавил он, давясь от смеха. – В траве сидел кузнечик! Ха- ха!
Макар недовольно заерзал, пытаясь выбраться из-под сиденья.
