Лондоне в магазин, найденный им в Интернете, и купить несколько зонтов. Он боялся не угодить жене, и оттого знакомый привез по его заказу
– Я хочу поговорить с тобой, – пожаловалась она снимку. – Иногда я боюсь... боюсь, что сделаю что- нибудь не то!
«Все будет хорошо, – читалось в улыбке мужа. – Ты все сделаешь правильно. Не бойся, дорогая моя».
– А я все равно боюсь! – упрямо возразила Ольга. – Оставил меня здесь одну... бросил...
Она всхлипнула, вытерла набежавшую слезинку.
– Хочу, чтобы ты поскорее забрал меня отсюда, – прошептала она. – Все равно куда, лишь бы с тобой.
Когда двое новых посетителей вошли в галерею, Владислав Захарович занимался новой картиной: акварелью по мотивам Брейгеля, без затей названной художником «Весна». Вместе с консультантом, работавшим в этот день в салоне, они выбрали лучшее место, и, хотя пришлось перевесить весь «Сельский цикл» Жердинского, включая два диптиха, Чешкин был доволен.
– Почему бы и нет? – бормотал он себе под нос, поглаживая бородку. – Пожалуй, удачный выбор. Конечно, ничего нельзя сказать наверняка... Посмотрим, посмотрим.
Консультант Геннадий беседовал с одним из постоянных визитеров, принося из подсобной мастерской картины и демонстрируя их одну за другой – и сам при этом увлекся процессом, как одобрительно отметил про себя Чешкин. Несколько любопытствующих переходили от одного полотна к другому, перешептываясь между собой негромко, как в музее. Владислав Захарович едва заметно усмехнулся и перевел взгляд на двоих мужчин, остановившихся как раз перед акварелью Павла Еникеева.
Они оказались первыми, обратившими на нее внимание, и Чешкин ощутил любопытство. С Полиной они долго спорили о «Весне», и вот теперь Владислав Захарович решил послушать, что скажут о ней посторонние люди, вполне вероятно, ничуть не разбирающиеся в живописи. Однако его намерению не суждено было исполниться. Стоило Чешкину сделать шаг к этим двоим, как тот, что был пониже, светловолосый и вихрастый, обернулся к нему, и Владислав Захарович увидел перед собой парня с правильными чертами лица и очень ясными серыми глазами, внимательными и любопытными. Во всей внешности его было что-то очень располагающее, почти неуловимое, быть может – легкая насмешливость, скрывавшаяся в уголках слегка изогнутых кверху губ. Чешкину нравились насмешливые люди. Шею парень обмотал полосатым серо-зеленым шарфом, и Владислав Захарович мельком подумал, что, должно быть, на улице снова похолодало.
Второй, обернувшийся вслед за первым, высокий и широкоплечий, в противоположность приятелю был одет не по погоде легко – в рубашку спортивного покроя, широкие джинсы и джинсовую же куртку. Лицо его казалось бы простоватым, если бы не умный цепкий взгляд глубоко посаженных темных глаз под широкими бровями. И уж во всяком случае, отметил Чешкин, это лицо было мужественным. «Занятные лица, занятные...»
– Добрый день, Владислав Захарович, – внезапно произнес первый. – Не могли бы вы уделить нам немного времени?
– Разрешите объяснить... – начал Макар, как только Чешкин провел их в комнату за галереей, где на полу стояло множество картин, прислоненных друг к другу, и указал на легкие плетеные стулья.
Пока Илюшин вкратце излагал причины их визита, Бабкин незаметно огляделся, затем рассмотрел старика. Он уже видел его на фотографиях в Интернете, однако снимки не передавали самого главного – того достоинства, с которым держался директор галереи. Волосы его были серо-седыми, с проблесками темных прядей, сухопарую спину он держал очень прямо, и, несмотря на демократичность одежды – Чешкин был в бежевом джемпере, из-под которого выглядывал полурасстегнутый ворот рубашки, – производил такое впечатление, словно надел строгий костюм.
– Что же вы от меня хотите? – спросил он, выслушав рассказ Макара. – Я, позвольте вас уверить, не имел никаких дел с Димой в последние несколько лет, и, может быть, вам известна также и причина...
Илюшин кивнул.
– Но в таком случае, – пожал плечами Владислав Захарович, – я не понимаю, чем могу быть полезен... Меня уже допрашивали, и я сообщил господам сыщикам то же, что и вам.
Он, казалось, выпрямился еще больше, в выправке появилось что-то военное, губы плотно сжались. «Ничего он нам не скажет, – понял Сергей. – Непреклонный старикан».
Макар, похоже, подумал о том же. Он кивнул, отвернулся от Чешкина, быстрым взглядом обежал светлую комнату.
– Не могу понять, Владислав Захарович, – задумчиво проговорил он, – почему же вы его не лечили? Это, пожалуй, единственное, что не укладывается у меня в голове.
Чешкин дернулся, хотел что-то сказать, но лишь стиснул губы еще плотнее. Широкие косматые брови, несколько несуразно смотревшиеся на аристократичном лице, сошлись в мохнатую гусеницу.
– На том, что Коля здоров, настаивал именно Ланселот, не вы, – продолжал Макар чуть недоуменно и доверительно, будто советуясь с Владиславом Захаровичем. – А вы, если я правильно понял, утверждали, что вашего внука нельзя оставлять одного, что Дмитрий Арсеньевич ошибочно оценивает его состояние, и его эйфория не имеет под собой никаких реальных оснований. Но если вы понимали это, так почему же вы не лечили Николая?
– По какой причине, молодой человек, – начал сдержанным от ярости голосом Чешкин, – по какой причине вы решили, что имеете право копаться в нашей личной жизни и делать свои выводы?!
Сухие пальцы выбили барабанную дробь по плетеному столику, ноздри тонкого носа раздулись, и Сергей подумал, что сейчас их попросят удалиться. Макар, остававшийся невозмутимым, размотал шарф и потер покрасневшую шею.
– «По бордюру идет смеющаяся беременная девушка с большим животом, – сказал он, и Бабкин вскинул на него изумленные глаза, решив, что ослышался. – Пупок, прорисовывающийся сквозь майку, похож на пимпочку от воздушного шарика, и кажется, что живот вот-вот поднимет девушку в воздух. Она полетит, хохоча, над деревьями».
Барабанная дробь прекратилась. Сергей затаил дыхание.
– Очень нехарактерно для Николая Чешкина, – задумчиво проговорил Илюшин. – Эти короткие записи, которые я нашел на сайте, не похожи на остальное его творчество. Его стихи сложны, громоздки, отличаются избыточностью образов. И вдруг – элементарные зарисовки, очень простое построение фразы при известной наблюдательности... А помните про паука? Пять предложений, в которые уложилась маленькая история, но все очень лаконично, без затей. Так пишет человек, который учится писать и добросовестно фиксирует то, что видит. Кстати, эти крошечные наблюдения понравились мне больше, чем стихи.
Старик молчал, но Сергей видел, что губы его разжались, лицо смягчилось.
– Один из поклонников написал на форуме, что так начинался новый виток в творческом развитии Чешкина: от сложного – к простому, но и в этой простоте проявлялся его талант. Может быть, Коле действительно стало лучше, Владислав Захарович? Отчего он стал писать совершенно иначе, чем прежде?
– Экспериментировал, – вздохнул старик, и Сергей понял, что в ближайшее время их не выгонят. – Надо же, вы читали... Да, мне тоже нравились эти... даже не знаю, как их назвать – может быть, пробы пера? Все настолько просто... даже примитивно, но я видел в его записях свидетельство того, что он вглядывается в мир без прежнего страха, который мучил его. К сожалению, я ошибался.
– И все-таки – почему же вы его не лечили?
– Я его лечил! – почти выкрикнул Чешкин, встав со стула и тут же садясь, увидев в дверях озабоченное лицо консультанта. Старик махнул рукой, показывая, что все в порядке, и консультант исчез, прикрыв дверь. – Лечил! Вы же... вы же ничего, совершенно ничего не знаете! Он два раза проходил курс лечения в этой... как ее... психушке на Каширке, а потом в клинике Корсакова.
