подтвердила его версию Полине Чешкиной, если та вздумает проверить его рассказ. А затем «признался» девушке, будто во всем виноват Крапивин, и отдал ей фотографию Томши, предложив показать ее Крапивину и оценить его реакцию. Все понимают, что произошло потом?
Маша, слушавшая Илюшина, точно завороженная, кивнула.
– Я не понимаю, – нахмурился Сергей. – Полина Чешкина сказала, что Денис ей во всем признался.
– Нет, друг мой, она этого вовсе не говорила. Это мы так услышали – а мы услышали потому, что она и сама так думала. Силотский и здесь все точно рассчитал. Она показала снимок Крапивину, и тот, в полной уверенности, что его обвиняют в измене, не смог ничего ответить. Он действительно считал себя виноватым – но виноватым, конечно же, не в смерти Коли, а в том, что переспал с Томшей. А Полина решила, что ему нечего сказать, потому что Ланселот не соврал. Дмитрий Арсеньевич и здесь блестяще сыграл свою роль перед подходящим зрителем. Чего стоит одна игра в благородство со старым Чешкиным: якобы он не хочет оправдываться перед ним, потому что и в самом деле виновен в смерти его внука. Разумеется, Владислав Захарович – не Полина, с ним не прошло бы предложение молча показать Крапивину фотографию Томши и посмотреть на его реакцию. Оно и с Полиной-то могло не пройти, но здесь Силотскому повезло: влюбленные додумывают больше, чем говорят, и Полина так и не задала вопроса «Зачем ты придумал оставить Колю одного?» Они с Крапивиным разговаривали каждый о своем: она спрашивала, как он мог пойти на такое, имея в виду смерть своего брата, а он отвечал о своей любовной связи с Томшей, мучаясь от стыда перед девушкой, в которую был влюблен.
– И, значит, затем, когда он пришел просить у нее прощения...
– Он просил простить его за то, что считал изменой, – подтвердил Макар, вспомнив исчерпывающий, долгий рассказ Крапивина. – Полина ответила, что не сможет простить ему убийство, – и снова она имела в виду одно, а он другое: она вспомнила самоубийство брата, а Денис к этому моменту почти проникся уверенностью, что именно он убил Силотского, но это стерлось из его памяти, потому что он сумасшедший.
– Подожди, Макар! – перебила Маша. – А если бы Полина все-таки задала вопрос открыто, и Крапивин стал отрицать, что придумал оставить ее брата одного, чтобы доказать, что он здоров?
– Вот на этот случай Силотский и заплатил Томше. Слово Крапивина против слова Марии Сергеевны... Неизвестно, кому поверила бы Полина, но крови бы он попортил Денису Ивановичу немало. А Томша оказалась хорошей сообщницей, потому что сильно невзлюбила Крапивина – по понятным причинам.
При встрече Мария Сергеевна забросила нам и свой собственный крючок – фразу о том, что Крапивин всегда оказывался в белом, что бы ни происходило. Я спросил ее, что это значит, но она отказалась дать объяснения, надеясь, что этим только разожжет наше любопытство. В какой-то степени так и случилось, но... Но мы знали о Крапивине со слов Полины Чешкиной, Ланселота и Швейцарца, о нем рассказывала Ольга Силотская – и ни один из них не упомянул ничего, за что можно было бы уцепиться. Это могло означать, что никто из них не осведомлен о какой-то нечистой истории, случившейся в прошлом (что казалось мне довольно сомнительным), или же Томша врала.
Я говорил с Крапивиным на кладбище, и он показался мне нездоровым человеком. Он и был нездоровым: при встречах с ним Ольга подкладывала ему в пищу наркотик, который вызывал у него нетипичную реакцию. Мы только вчера вечером узнали, что в подростковом возрасте все трое – Швейцарец, Крапивин и Ланселот – с подачи последнего попробовали ЛСД, и Денис оказался единственным, не ощутившим ни эйфории, ни просветленности сознания. Наоборот: у него начались галлюцинации, он впал в тревожно-депрессивное состояние, и больше никогда не пробовал наркотиков, помня о том опыте. Димка и Сенька посмеивались над ним, затем об этом случае забыли. Но Ланселот вспомнил и в нужный момент сумел использовать это в своих целях.
Он не мог, конечно же, ручаться за то, что ЛСД подействует так, как ему надо, и потому щедро подбрасывал реальные доказательства, убивавшие несчастного Крапивина. Что именно вплеталось в его воспаленное сознание – действительные факты или то, что представлялось больному мозгу под воздействием наркотика, – сейчас определить сложно. Денис Иванович рассказывал вчера о том, что видел крысу на своем столе спустя несколько часов после происшествия с женой Швейцарца... Она могла быть реальностью, а могла быть и галлюцинацией. Но вот чек о покупке крыс существовал, и он стал бы доказательством причастности Крапивина к этому случаю.
Ольга Силотская заезжала к Денису, чтобы вместе с ним поехать на ужин или прогуляться. Крапивин говорит, что она поднималась к нему в квартиру – якобы каждый раз приносила либо книгу, либо что-то еще... Я допускаю, что у нее имелась копия ключей от его квартиры, и Ольга могла приходить туда в его отсутствие, чтобы не торопясь фабриковать псевдодоказательства причастности Крапивина к смерти ее мужа. Доказательства эти были рассчитаны на одного-единственного человека – самого Крапивина, но в том случае, если бы он вздумал обратиться к кому-нибудь за помощью, они выставили бы его в очень невыгодном свете. Взять хоть тех же крыс, испугавших Риту Швейцман.
– Значит, эту идею тоже придумал Силотский? – спросила Маша, поморщившись.
– Конечно. Он, как и все остальные, знал о фобии Риты. У него не было причин мстить женщине – пугая ее, он хотел как можно сильнее уязвить Швейцарца, и это ему удалось. А вторым ударом, направленным непосредственно на Семена, стало его задержание на основании звонка, который сделал исполнитель по указке Ланселота сразу после взрыва. Свою роль сыграл и их диалог, подслушанный секретарем: может быть, Швейцман и в самом деле был в ярости, и наверняка Дмитрий спровоцировал его, сначала раздразнив заманчивым предложением, а затем без видимых причин отказавшись соблюдать договоренность... Но секретарь слышала только ответы своего шефа, специально сказанные громким голосом. Конечно, Семен Давыдович сердился, но ему и в голову не пришло бы угрожать другу убийством. Сам он не помнит подробностей их разговора; может, в пылу ссоры он бросил что-то вроде «придушил бы я тебя, обормота», и Ланселот тут же обыграл это так, как ему требовалось. Да, Швейцману тоже от него досталось – хотя, конечно, меньше, чем Денису Крапивину, чуть не убившему себя. Честно говоря, я думал, что мы не успеем.
– А я вообще считал, что мы едем спасать Ольгу, – буркнул Бабкин, вспомнив, как накануне, вбежав во двор дачи, которую они с Макаром нашли очень быстро, заметил смутно знакомую фигуру, прячущуюся от них за невысокой баней, и, не задумываясь, бросился за ней следом.
Человек, за которым он бежал, скатился в овраг, попытался выкарабкаться из него, и здесь Сергей настиг его. Ужас и отвращение, которые он испытал, увидев искаженное ненавистью и яростью лицо Силотского, заставили его вытащить пистолет, и он готов был выстрелить в этого ожившего покойника.
– Я понял, что придется спасать Крапивина, когда ты сказал про фотографии. Но до меня никак не доходило, кто же мог ненавидеть его настолько, чтобы придумать весь этот дьявольский план. Пока я не вспомнил, что Заря Ростиславовна порывалась рассказать мне, как она испугалась взрыва.
– А что такого было в ее рассказе? – не поняла Маша.
– То, что она несколько раз произнесла слово «оборвалась». Если бы я раньше догадался, что это может относиться только к лифту, мы сэкономили бы Крапивину нервы. Но я не догадался, хотя ответ лежал на поверхности: она застряла в лифте и оттого-то испугалась после взрыва, что тросы оборвутся и она упадет.
– Подожди... как связаны лифт и Ланселот?
– А так, что Силотский, выйдя из моей квартиры, появился внизу, под окнами, спустя всего пару минут – ровно столько требовалось, чтобы съехать с двадцать пятого этажа вниз на лифте. Съехать, Маша, а не сойти пешком по лестнице! Но съехать было невозможно – лифт сломался, и в нем сидела моя прекрасная соседка госпожа Мейельмахер! А второй лифт не работает уже три недели, и я жаловался на это Сергею на следующее утро после убийства. Дмитрий Арсеньевич не стал утруждать себя проверкой работы лифта: он выждал пару минут, позвонил ожидавшему внизу Качкову, выглядевшему его подобием, а сам ушел на верхний балкон, откуда и подал дистанционный сигнал. В поднявшейся затем суматохе ему ничего не стоило уйти незамеченным, потому что он, разумеется, переоделся. Весь замысел ему испортила чистая случайность.
– А откуда он взял фотографии для Крапивина?
– Сфабриковал, разумеется. Ничего сложного в этом не было. А теперь представь: Крапивин чувствует, что сходит с ума. Он не помнит отдельные моменты своей жизни, мир вокруг него меняется страшно и убедительно. Другой человек на его месте отправился бы прямиком ко врачу, но Денис панически боится
