– Похоже, что тут будет холодно, – предупредила Рашель.
– В Салониках нас заверили, – напомнил он ей, – что жить тут хорошо.
– Похоже, что, если человек вывалится из дома, он так и покатится по склону, – посетовала она.
– Это только так выглядит, – убежденно сказал Заки.
Дорога в Цфат привела их на площадь, что простиралась у подножия разрушенного замка. Она же служила и торговым центром города. Здесь разгружали верблюдов и сортировали их грузы, которые доставлялись купцам. Турецкие чиновники сновали меж погонщиков мулов, расспрашивая о новостях из Акки, и ребе Заки остался один. Он стоял, озираясь, в самом сердце Цфата и, шепча благодарственную молитву в честь своего прибытия, смотрел вдаль за пределы города и видел меж холмами к югу озаренные закатным солнцем воды моря Галилейского.
Чья-то сильная рука взяла его за предплечье, и он услышал грубоватый уверенный голос, спрашивающий его:
– Ты собираешься остаться в Цфате?
Повернувшись, он оказался лицом к лицу с крепким добродушным мужчиной с густой черной бородой и в рабочей одежде.
– Меня послал сюда ребе Джемуэль из Константинополя, – ответил Заки.
– Да будет благословенна его память, – последовал короткий ответ. – Это твоя семья?
– Моя жена Рашель и мои дочери.
– Тебе понадобится большой дом, – сказал человек из Цфата. – Как раз сейчас такого у нас нет.
– Говорила я тебе, что не надо ехать в Цфат, – начала стонать Рашель. – Как мы были счастливы в Салониках!
– Пока не оказались здесь, – не обращая внимания на ее сетования, уточнил бородач. – Будете жить со мной. Как и все приезжие – на первых порах. Меня зовут Йом Тов бен Гаддиель. – И он повел семью – багажа у нее почти не было – по крутому спуску и по улочкам, шириной лишь в несколько футов, пока у Рашель не закружилась голова и она не напомнила Заки:
– Я же говорила тебе, что на этих спусках невозможно удержаться. Они вышли на площадь, которая не имела ничего общего с европейской, а была всего лишь пятачком на склоне холма футов двадцати в поперечнике, где можно было остановиться и передохнуть, что маленькая компания и сделала. Они стояли в окружении домов, и ребе Заки наконец получил возможность присмотреться к Цфату: теплый уютный городок, где спокойно жили евреи. Затем они проследовали дальше по склону холма, пока не добрались до жилища Йом Това, от дверей которого открывался вид на холмы к западу, на дорогу, которую они миновали, и на просторные поля, тянувшиеся до самого горизонта. Заки закрыл лицо руками и подумал: «Это мы и искали», но его жена безутешно вспоминала Поди, Салоники, Измир и все другие хорошие места, с которыми им довелось познакомиться.
На следующий день, когда евреи Цфата узнали, что среди них ребе из Италии, они собрались в доме Йом Това, дабы расспросить его, и многие хотели узнать, почему еврей, живший в Поди, оставил такое достойное убежище, – и Рашель эхом повторила вопрос: «Да, почему?» Заки объяснил, какие его мучили страхи, и рассказал, как все семь лет мечтал добраться до Цфата. Он рассказал, что слава этого города на холмах распространилась по всему еврейскому миру, и он хотел стать частью этого братства.
Его простое объяснение было выслушано в молчании, словно люди Цфата сомневались, достойны ли они столь высокой оценки, и, тюка оно длилось, Заки рассматривал лица гостей: бородатые, с глубоко посаженными глазами, в которых, казалось, было тихое восхищение этим городом. На них была одежда восточного покроя, а кое-кто носил и тюрбаны; всем было свойственно сдержанное достоинство, словно они много лет учились держать в узде свои эмоции и мысли. «Этим людям, – мелькнула у Заки мысль, – свойственна интеллектуальная мощь, далеко превосходящая мои собственные знания». И он подумал, сможет ли найти себе место среди них.
Эти опасения усилились, когда Йом Тов сказал:
– Не пройтись ли нам по улицам?
Оставив женщин, Заки вышел и бросил взгляд на свой новый дом. Сначала его провели обратно на ту площадь, на которой семья остановилась прошлым вечером, откуда они по узкому проходу двинулись в южную сторону, где, к своему удивлению, он предстал перед иешивой, где не меньше сотни мужчин в возрасте за пятьдесят лет были погружены в изучение Талмуда. Ими руководил великий ребе из Цфата Иосиф Каро, который в подчеркнуто сдержанной холодноватой манере растолковывал законы иудаизма. Никогда в жизни Заки не видел такой большой иешивы, никогда раньше он и представить не мог, что так много евреев интересуются философскими дискуссиями.
Затем Йом Тов повел его еще ниже и они повернули к западу, где в доме побольше его представили не менее знаменитому учителю, мудрому Мозусу из Кордовы; этот житель Цфата знал больше всех о тайнах Каббалы, и при нем тоже было около сотни учеников. Они внимательно слушали сложные запутанные объяснения, и Заки понял, что никогда не сможет их усвоить.
Йом Тов повел своего толстого гостя на другой уровень городских улиц, где тот увидел стоящие бок о бок четыре синагоги, в каждой из которых был свой учитель и шестьдесят или семьдесят учеников.
– Это город мудрости! – вскричал он на ладино, который усвоил в Измире и который служил языком общения во всем городе, кроме немецких кварталов Цфата.
– Это еще и город труда, – напомнил ему Йом Тов, направляясь к большому строению, сквозь которое струился горный поток, заставляя работать многочисленные устройства, и тут Заки понял, что его проводник не только уважаемый раввин Йом Тов бен Гаддиел, но и главный производитель ткани в Цфате. На его фабрике были заняты триста человек. Они расчесывали и приводили в порядок шерсть, которая, став сукном, подвергалась процессу окраски.
– В Цфате мы говорим: «Без труда нет и Торы», – объяснил ребе. Он рассказал об одном знаменитом раввине, который держал лавку, о другом, который брил и стриг людей. – Я найду работу для твоих Женщин.
– И что им придется делать? – спросил Заки, потому что на фабрике он видел только мужчин.
Йом Тов привел его обратно в центр города. По пути они останавливались у нескольких домов, и в каждом женщины крутили нити из шерсти, доставленной из Турции, или ткали сукно, которое и обеспечивало славу Цфата по всему Средиземноморью. Йом Тов объяснил, что ему принадлежит мельница, еще одна красильня на краю города и склады.
– Должно быть, ты очень богат, – без всякой зависти заметил Заки.
– Нет, – поправил его местный ребе. – Деньги, что приносит нам ткань, идут в иешивы и синагоги.
Заки уставился на чернобородого человека в рабочей одежде и промолчал, потому что в слова, которые он только что услышал, было трудно поверить.
Когда они вернулись в дом Йом Това, Заки обливался потом, и Рашель заметила:
– Наконец-то! Будешь карабкаться вверх и вниз по этим горам и наконец растрясешь свой жир! – Она пустилась описывать во всех подробностях, как была расстроена, когда во время бега в Поди ее муж потерял штаны, но никто из слушателей не испытал смущения, потому что многим из них, когда они жили среди христиан, довелось пережить такие же поношения.
– Я дам вам четыре веретена, – сообщил женщинам семейства Заки раввин Йом Тов.
– Для чего? – с подозрением спросила Рашель.
– Для работы, – резко ответил Йом Тов, и прежде, чем Рашель успела сказать, что прибыла в Цфат не для того, чтобы сучить нитки, он добавил: – Здесь мы все работаем. Я найду вам дом. В задней его части женщины будут крутить нити, а в передней расположится сапожная мастерская Заки. – И такой дом был найден.
Когда семья устроилась в новой жизни, ребе Заки никому не признавался, в чем главная причина его радости от пребывания в Цфате, но про себя он часто думал: «Просто великолепно! Так много молодых неженатых людей. И уж если я здесь не найду девочкам мужей, то куда еще в мире мне податься?»
Так что, где бы он ни оказывался, где бы ни собирались мужчины поговорить о религии, ребе Заки неизменно цитировал слова Торы или Талмуда о радостях брачной жизни.
– Как гласит Талмуд, – говаривал он в своей сапожной мастерской, – неженатый мужчина живет без радостей, без блаженства, и в его жизни нет ничего хорошего. Его нельзя назвать мужчиной в полном смысле слова. – И всегда в ходе разговора с клиентами он напоминал им слова из Книги Бытия – «и создал
