На другой койке послышался шорох, и к Элиаву подошел Табари.
– Не верь ни одному его слову, – сказал араб. – Единственная причина, по которой евреи не вели себя как христиане, заключалась в том, что последние две тысячи лет при них не было никого, кто позволял бы себя пинать. Вот это главное. Стоило им создать царство, оно тут же расползалось по швам. Сколько просуществовали империи Саула и Давида? Чуть больше сотни лет. В таком маленьком месте, как Палестина, они раскололись на Северное царство и на Южное. Джон, ты слышал, что рассказывают о евреях? Встретились два еврея и построили три синагоги. «Ты будешь ходить в свою, я в мою, а к тому сукиному сыну на горке – ни ногой».
Элиав засмеялся:
– Чему-то ты здесь научился, Джемал. В ходе истории мы убедились, что нам так же трудно договариваться, как и вам, арабам.
– Это точно, – согласился Джемал. – Но когда я слушал, как вы, ребята, спорите, то думал: чего это я молча лежу себе, когда у меня есть решение?
– И каково же оно? – спросил Кюллинан.
– Очень простое. Время иудаизма прошло. Будь евреи поумнее ко времени появления тут христиан, они бы присоединились к ним. Прошло время и христианства. Будь вы посообразительнее, то оба присоединились бы к самой новой религии. К исламу! – Он низко поклонился. – Скоро вся Африка будет исламской! И вся черная Америка. Я предвижу, что Индия откажется от индуизма, а Бирма и Таиланд отринут буддизм. Джентльмены, я представляю религию будущего. Предлагаю вам спасение.
Небрежная чушь этого заявления развеселила мужчин, и они рассмеялись. Из другой палатки послышался голос фотографа: «Кофе!» – и начался день, почти ничем не отличающийся от тех пятнадцати миллионов дней, что рассветали над Макором с тех пор, как в его пещерах поселилась первая организованная община.
В первые годы XVI столетия Цфат был незаметной деревушкой, в глинобитных домах которой, что жались на узких улочках, жило не более тысячи человек. Улицы вились по юго-восточным склонам холма в Галилее. Вершина его купалась в солнечных лучах. Ее посещали только орлы и ползучие твари; тут же стояли суровые остатки форта крестоносцев. Его некогда высокие башни обвалились, и стены осели.
Северные ветра приносили к развалившейся крепости тучи песка. Он оседал, и деревья пускали в нем корни, так что некогда гордая крепость сейчас представляла собой лишь земляной холм, из которого тут и там торчали камни кладки; порой на них виднелась резьба, напоминавшая, каким величественным был этот холм. Из тысячи жителей примерно двести были евреями, несколько христиан, остальные же были мусульманами, и лишь один или два человека помнили рассказы своих дедушек, что когда-то этот холм был бастионом крестоносцев.
В городке, который приютился на склоне холма ниже развалин, были две мечети, синагога, маленькая церковь, горсточка еврейских лавок и восточный базар, на котором всегда царил полумрак. Турецкий правитель, получив на право правления эдикт из Константинополя, поддерживал мирные отношения между различными общинами. Он позволял кади судить мусульман, раввины разбирались с евреями, а священники руководили христианами. Раз в год сюда добирался небольшой караван из Дамаска, неся несколько тюков убогих товаров, которые навевали грустную память о шелках и пряностях былых времен, а турки время от времени собирали скромные налоги, потому что торговля тут еле теплилась. И если бы кто-то объективно оценил состояние Цфата в те ранние годы, он мог смело утверждать: «Эта деревушка будет спать вечно, единственная стоящая вещь тут – это горный воздух».
Но в 1525 году несколько событий, никоим образом не связанных между собой, изменили историю Цфата, и на ближайшие девяносто лет его община стала одной из самых заметных в мире: в городе появились фабрики и мастерские и теперь тут жило шестьдесят тысяч человек; он стал торговым центром, известным во всей Европе, и духовной столицей еврейского народа. Сонный маленький городок вошел в свой золотой век, залив его таким сиянием, что память о нем сохранилась даже у народов, обреченных на исчезновение. И эта революция совершилась при помощи трех вещей, которые меньше всего подозревали о возложенной на них роли: верблюда, веретена и книги.
Чудо Цфата началось с верблюда. По мере того как росли богатство и власть Турецкой империи и Константинополь сменил Геную и Венецию в контроле над торговыми путями из Азии в Европу, такие промышленные центры, как Дамаск и лежащий в развалинах порт Акко, стали процветать заново. Так как караванные пути по высокогорью всегда шли через Цфат, город постепенно стал тем местом, где останавливались купцы и откуда осуществлялась защита караванов. Каждая группа путешественников оставляла в Цфате часть своих богатств, а порой тут оставался и кто-то из их спутников, потому что чудесное расположение города, где снежными зимами царила прохлада, привлекало людей, уставших от пустыни. Большинство, кто таким образом попадал в Цфат, были арабами. Они занимали южные и восточные кварталы города, строили новые мечети и дополнительные ряды на крытых рынках.
Но без веретена верблюды мало что дали бы городу, а оно попало в Цфат по иронии судьбы. Когда евреев изгнали из Испании, а потом и из Португалии, кое-кто из самых смелых и умных изгнанников не стал добираться до таких новых убежищ, как Амстердам, а решил вернуться в Эрец Израиль, землю, о которой они мечтали. Сходя на берег в Акке, они слушали рассказы моряков, которые останавливались в единственной гостинице на набережной: «Иерусалим представляет собой убогое зрелище, а Тиберии вообще больше нет. Настоящая Святая земля только в Цфате». Пешком и на мулах эти энергичные евреи преодолевали и сухопутную дорогу до Цфата, где начинали осваивать западную часть города, строя небольшие каменные дома на красивых склонах, которые смотрели и на вади и на горы. Редко когда жертвы религиозных преследований находили такое прекрасное убежище, которое досталось тем евреям из Аваро и других испанских городов, добравшихся до Цфата.
Вот они-то и привезли с собой веретено, которым пользовались в Испании, чтобы крутить нитки из шерсти мериносов, и оно помогло превратить их новый дом в самый крупный центр ткачества в Азии. Среди развалин Акки стали собираться огромные верблюжьи караваны в ожидании кораблей, которые доставляли сырую шерсть из Испании и Франции, а в Цфате евреи делали из этой шерсти прекрасную ткань, окрашивали ее по древним рецептам и через ту же Акку отправляли обратно на рынки Европы. Неожиданно доход Цфата вырос от десяти тысяч флоринов в год до двухсот, а потом и до шестисот тысяч, а еврейское население увеличилось с двух тысяч до более чем двадцати тысяч человек. И теперь уже моряки в Акке говорили о нем: «Главный город в Палестине».
Но караваны верблюдов ходили во многие города, и, хотя те богатели, они не оставили по себе следа в памяти истории. Та же судьба могла постичь и Цфат, если бы евреи, которые доставили сюда веретено, не привезли с собой и книгу, одну из самых необычных в истории, и именно воздействие этой книги донесло имя Цфата до самых отдаленных еврейских общин в мире. Этот центр знаний на склонах холма манил к себе ученых десятка стран столь различных, как Египет и Польша, Англия и Персия.
Но ведь и во многих городах были книги – только они мало что давали. К вящей славе Цфата послужило то, что в нем обосновались три раввина, которые смогли оценить значение этой книги: ребе Заки из Италии, ребе Элиезер из Германии и харизматический ребе Абулафиа из Испании.
Первым из трех раввинов до Цфата добрался Заки-сапожник. После семи лет мучительного существования в Африке он добрался до берегов Греции и наконец вместе с женой и тремя дочерьми высадился в разрушенном, заваленном камнями порту Акка. Караван, направлявшийся в Дамаск, разбил первую ночную стоянку на необитаемом холме Макор, который предки Заки покинули более тысячи лет назад; но дома, в которых они жили, теперь были погребены под остатками форта крестоносцев, под наносами песка, усеянными цветами.
На следующий день около четырех часов караван втянулся в проход, отделявший долину от холмов Цфата, и в первый раз Заки и его семья увидели этот очаровательный город, которому предстояло стать их домом. На самой вершине несколько огромных каменных глыб, оставшихся от форта крестоносцев, отражали яркий солнечный свет, а под ними на крутых склонах разбежалась россыпь маленьких домиков, напоминавших своим расположением опавшие лепестки соцветий. У Заки замерло сердце при виде этого чуда, и он произнес те незабываемые слова, которыми Бог побуждал Лота идти вперед: «Спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть». Всю жизнь он провел в равнинных местах, и вот теперь его манили к себе горы.
