не только свои старые владения, но и все имущество евреев, которое только пожелают».
Райх засунул эти обвинительные документы обратно в планшет и пробормотал:
– Отнюдь не атомная бомба заставила арабов бежать. А их продажное руководство. – Он стоял, расставив ноги, лицом к Илане. – Ты, я и Готтесман могли бы держаться в этом форте не меньше месяца, – убежденно сказал он. – А они при первом же намеке на атаку тут же сбежали. – Он разразился идиотским смехом, в первый раз представ перед Иланой в таком виде, и с отвращением ткнул в себя пальцем: – Великий генерал! Три дня я кусал себе ногти, прикидывая, как подобраться к этому проклятому форту, а он, оказывается, стоял пустой. И наконец его заняли мои героические войска… два малыша.
Обладание фортом привело Илану в восторг, но тот не мог длиться слишком долго, потому что впереди ждали самые главные дни – любая местная победа означала не конец, а начало нового цикла ответственности, и Райх наконец перешел к цели своего визита:
– Мы нужны в Акре, Лан. Выступаем после захода солнца.
Илана, догадываясь, что последует дальше, все же запротестовала:
– Почему в Акру?
– Снова повторяется ситуация с Цфатом, – объяснил Тедди. – Ключевая точка. Масса арабов. Евреев нет. Мы должны как можно скорее взять его.
– Ты приказываешь нам идти на помощь? – спросила Илана.
– Я должен. Готтесман готов?
– Он будет, – пообещала Илана, и, когда Тедди ушел, она разбудила мужа и сказала ему: «Сегодня вечером мы идем на Акру». Он ничего не ответил, но оделся, и его жене показалось, что после долгого сна он смог взять себя в руки. По крайней мере, нервы стали покрепче.
Тем же днем влюбленные прошлись по городу, который спасали ценой своих жизней. Они вскарабкались к древним руинам крестоносцев, откуда открывался вид на озеро, где они впервые занимались любовью. Затем они спустились к мечети, брошенной арабами. Искусство, с которым мусульмане украшали свои святые места, казалось куда прекраснее того, что евреи видели в своих синагогах.
– Мы должны сохранить эти здания, – сказал Готтесман, – пока арабы не вернутся.
Какое-то время они посидели, глядя на раскинувшуюся перед ними Галилею, и Илана шепнула:
– Я жалею только об одном, Готтесман. Как бы я хотела быть беременной. – Ее муж начал было что-то говорить, но она прервала его: – Я бы хотела, оставляя сегодня Цфат, знать, что пока ты и Райх помогаете рождению нового государства… – Он попытался заверить Илану, что и она, и Веред сделали не меньше для победы нового Израиля, но не мог сформулировать свои мысли, и наконец они вернулись в еврейский квартал, чтобы попрощаться с ребе Ициком, которого уже считали своим другом, «нашим трудным другом», как называла его Илана. По пути они прошли через площадь перед полицейским участком, и, когда Готтесман увидел это внушительное здание, когда он вспомнил, как Ниссим Багдади взял его одной лишь силой воли, когда он остановился на том месте, где рухнул Багдади, его снова заколотило. Но, сжав кулаки, он заставил себя успокоиться и сказал: «Он был бы так нужен нам…» Илана подумала, пригодится ли Готтесман Райху в Акре, но буря страстей стихла, и они покинули это место, которое так тяжело подействовало на него.
Ребе Ицик пожелал паре счастливого пути.
– Поженитесь, – сказал он, все еще избегая смотреть на Илану.
– В одном вы ошиблись, – ответила она. – Цфат мы взяли.
Воджерский ребе улыбнулся.
– Это сделало Божье чудо. Ну… чудо плюс еще силы природы.
– Вы имеете в виду дождь? – уточнила Илана.
– Нет, – ответил ребе. – То, что Бог приходит на помощь своим евреям в виде дождя и ветра, – это естественно. Чудо в том, что так много евреев могли драться за общее дело.
– Мы еще увидимся с вами, – сказала Илана. – В Израиле.
– Вот тогда мы и начнем настоящее сражение, – сказал ребе. – За душу Израиля.
Той же ночью Тедди Райх и группа его испытанных бойцов, рассевшись в кузове грузовика, покинули Цфат. Они шли на помощь еврейским силам, пытавшимся взять важную арабскую крепость Акру. Ехали они не зажигая фар, чтобы не привлечь внимания арабских патрулей, рыскавших между Цфатом и побережьем. Все шло хорошо, пока грузовик не приблизился к древнему холму Макора, который вот уже тысячу лет охранял эту дорогу. Здесь несколько арабов напали на кибуц и теперь открыли огонь по грузовику. Завязалась яростная перестрелка, и Меммем Бар-Эль закричал:
– Они бегут! Перехватите их!
Евреи рванулись через холм, стреляя в отступающих арабов. Один из них развернулся и стал торопливо отстреливаться. Пуля попала в Илану Хакохен, и та вниз головой покатилась по склону холма. Когда Райх подбежал к ней, она уже была мертва.
– Найдите Готтесмана, – сказал он, и двое бойцов кинулись искать Готтесмана, который, обретя в ходе перестрелки самообладание, уже успел подняться на холм.
– Сюда, – послышался голос Бар-Эля, и Готтесман сквозь темноту пошел туда, где его друг, сгорбившись, сидел над чьим-то телом.
– Взяли в плен араба? – издалека крикнул он. Но когда подошел ближе, молчаливые фигуры расступились, освобождая ему проход, и он увидел, что погибшим бойцом была Илана. Она лежала, сжимая в руках английскую винтовку.
Из горла его невольно вырвался страшный вскрик, долгий стон отчаяния. Он схватился руками за грудь, и эмоции, копившиеся десять лет, вырвались наружу. Его покинуло только что обретенное самообладание, и он бросился на землю рядом с отважной девушкой, которая лежала мертвой. Он даже не мог толком осознать, что произошло: смерть Иланы последовала сразу же за гибелью Багдади, и этого его измученные нервы уже не могли выдержать. Человек может вынести десять лет войны, справляясь с одним потрясением за другим – уничтожена вся семья, предают друзья по подполью, от немецких пуль гибнут английские боевые товарищи, еврейские беженцы тонут у берегов Италии, погибает улыбающийся Багдади, который так нужен, – человек может вынести десять таких лет. Но не десять лет и один день. Готтесман судорожно потянулся к Илане, к желанной и любимой Илане из Галилеи, но в его пальцах была лишь земля этого холма, земля, из которой вышли его древние предки. И пока она просыпалась сквозь пальцы, пока дарила холодным бесстрастием своего существования, он медленно обретал силы, и им овладела дикая ярость, которая была страшнее, чем его первый крик отчаяния. Он вскочил с земли и повернулся спиной к мертвой. Он разбросал всех и, не в силах отделаться от мучительных и блистательных видений будущего, таких же, как апокалиптические картины, которые представали перед Гомерой и псалмопевцем на этом же холме, он закричал:
– Я больше не Исидор Готтесман! Я больше не немецкий еврей! Я буду срубленным деревом! Мое имя – Илан. Я буду Божьим человеком. Меня зовут Элиав, и я буду драться за эту землю…
Он стал механическими шагами спускаться по крутому склону холма, с идиотской бесцельностью стреляя из винтовки, словно ангелом мщения овладело безумие берсерка, и Тедди Райх с холодной расчетливостью сказал:
– Пусть идет. В Акре нам понадобится сотня таких, как он.
Так еврей Илан Элиав, пылая яростью, покинул Макор и ступил на тропу, которая привела его не только в Акру, но потом и в Иерусалим, чего он, ослепленный горем и болью, не мог предвидеть.
Глава семнадцатая
Холм
По мере приближения ноября, который нес с
