почти до потери сознания.
— Отлично! — воскликнул граф, звучно испустив газы и вытирая платком блестящие от различных соков и соусов губы. — Миссис Кудль превзошла самое себя в кулинарном искусстве! Превосходно! Изумительно! Беззастенчиво греховно!
Внезапно он повернулся к двери, и на его лице появилось озадаченное выражение.
— Что это? — спросил граф, и в комнату вошла миссис Кудль с подносом, полным дымящихся тарелок.
— Antipasti assortiti[63], — торжествующе провозгласила она, — pasta е cieci[64], tonno e fagioli[65], funghi trifolati[66] — и никакого хлеба, ни крошки, ни корочки!
Водрузив поднос на стол, она снова удалилась в направлении кухни.
— Не думаю, что смогу съесть еще хоть что-нибудь, — пробормотал Малкович, громко рыгая. — Мне станет плохо…
— Но дорогая миссис Кудль так беспокоилась…
Тут она снова появилась, на этот раз сопровождаемая двумя неотесанными парнями в запачканных фартуках. Они тащили огромную стопку подносов, чашек и блюд.
— Petits legumes a la qrecques[67]! — вскричала миссис Кудль. — Salade Messidor[68], mouclade[69], daurade crue a I’aneth[70], foie de veau au vinaigre et aux deux pommes[71]! Fruits de mer [72], poires el pruneaux au vin rouge[73]…
Дальше шли все новые и новые блюда, и я заметил, что изо рта миссис Кудль пошла пена. Ее лицо побагровело. Она зашаталась.
— Довольно! — воскликнул граф, с трудом поднимаясь на ноги. — Что, во имя небес, на вас нашло?
— Жареные перепела в соусе из маринованных печенок их птенцов, яички барашка с фаршированным языком — о, гусиные потроха и требуха! — полные сока, сосиски размером с пенис, сдобренные гвоздикой, кардамоном и цедрой маракуйи! Двухдневные поросятки, надушенные лавром и тимьяном, натертые зернышками черного перца, с задницами, набитыми… ах! помогите мне!..
Она упала на пол, и по ее бедрам побежали беспорядочные струйки мочи. Я услышал, как доктор Фрейд произнес:
— Позвольте мне осмотреть бедняжку. Я видная фигура в мире медицины. Дайте-ка ложку. Использую ее в качестве зонда.
Я торопливо покинул комнату.
Позже я сидел и представлял себе, как все будет. Сценарий был продуман до мельчайших деталей. Осуществление нашей любви…
Мы с Адельмой лежим в постели — огромной, завешенной бархатными и камчатными шторами, усыпанной розами из садов замка Флюхштайн. Воздух напоен их благоуханием. Бесчисленные свечи мерцают и подмигивают в медно-золотом сумраке. Под шелковыми простынями она берет мою руку и прижимает к своей левой груди — упругой и теплой, ладонью я чувствую твердеющий сосок. У меня эрекция.
Архиепископ Стайлер, в митре и ризе, изящно помахивает над нами кадилом, выписывая символ бесконечности. Позади него группа послушников, облаченных в белое и алое, звонко поет, заглядывая в свои обтянутые кожей требники. На их фоне возносится привлекательный тенор архиепископа:
Затем, подавшись вперед, он заговорщически шепчет:
— Это я сам написал. Что вы думаете? Напыщенная чушь, вот что я думаю.
— Очаровательно, Ваша Милость, — отвечаю я.
— Я думал переложить их на «Сумеречную задумчивость». Ну, вы знаете, декана Курмера.
Архиепископ передает кадило одному из послушников и берет у другого ветку мирта. Ее он погружает в серебряную чашу со святой водой.
— Я освящаю постель, в которой, обнаженные, как в первый день творения, вы лежите рядом, чтобы вскоре соединить ваши желания в священном акте сексуального соития. Это благородное и почетное действие, и его духовное, а также физическое понимание выражает то, что недоступно тварям на полях, но ведомо лишь мужчине и женщине: осмысленную самоотдачу друг другу. Так, сознательно и с радостью, истинно благословляю эту ночь любви. Аминь.
— Аминь, — хором отзываются послушники.
Они начинают медленно пятиться из комнаты, кланяясь и делая изящные ритуальные жесты, а архиепископ машет своей священной салфеткой, пока, наконец, не оставляет нас с Адельмой в одиночестве. Мы поворачиваемся, чтобы взглянуть друг другу в глаза.
— Ты готова, моя любовь? — шепчу я. Адельма кивает, застенчиво улыбаясь.
— Я готова, Хендрик. У тебя есть сливки?
— Да.
— А орудие?
— Да…
— А руководство в картинках?
— О да, да, да!
— В таком случае, любимый, думаю, мы можем приступить к соитию.
Я склоняюсь к ней и с почти математической точностью касаюсь ее губ своими, мои пальцы скользят по упругим грудям. Медленно перевалившись, оказываюсь между…
О, утешительное воображение! Мое сознание вернулось к тошнотворному мирскому настоящему.
— Что случилось с Адельмой?
— С Адельмой? Она больна? Она…
Вскочив из-за стола, я лицом к лицу столкнулся с доктором Фрейдом. Казалось, он постарел с момента нашей последней встречи, что, конечно же, было нелепо, ведь мы виделись за обедом всего полчаса назад.
— Так что с Адельмой? — настойчиво спросил я. Мой желудок трепыхался.
— После обеда она прибежала ко мне в слезах, — пробурчал доктор Фрейд. — Она просила меня освободить ее, но — к моему огромному сожалению — выполнить это оказалось не в моих силах.
— Господи, освободить от чего?
— Никогда не призывайте Бога в психологический анализ, — в голосе доктора зазвучали строгие нотки. — Он только усложняет дело. Бог — это невроз.
— Разве это не слова Фрейда?
— Да, это мои слова.
— Нет, я имел в виду другого… Ох, забудем! Значит, это психологический анализ?
— Это вскоре им станет, мой юный друг. Адельма повредилась умом. Она внезапно обнаружила, что ее мучают абсурдные, грязные фантазии…
— Какие такие абсурдные, грязные фантазии?
— Например, она вообразила, что влюблена в вас.
