Сама она и не пыталась сдержать слезы — ведь королева была к ней необыкновенно добра, хотя она совсем недолго ей прослужила; впрочем, Крессида обнаружила, что другие фрейлины тоже плачут, показывая всем своим видом, что никогда уж больше им не доведется служить столь терпимой владычице, но при этом умной и твердой, умевшей, как и ее отец, великий граф Варвик, настоять на своем перед кем бы то ни было.
Затем в дворцовом зале началась поминальная тризна, но застолье проходило тихо, гости не спешили наброситься на яства, под которыми ломились столы, не злоупотребляли и винами.
Король сидел, как всегда, на помосте, отдельно от гостей, под государственным стягом; Крессида видела, что он почти ничего не ел и пил даже меньше, чем обычно. По обе стороны от него, как бы оберегая, сидели самые старшие его друзья — лорд Ловелл и сэр Ричард Рэтклифф, и Крессида с облегчением отметила, что между прямодушным йоркширским рыцарем и его сюзереном не заметно никакого охлаждения.
Судя по всему, сплетня, подкинутая Хауэллом Проссером, особого вреда все же не нанесла. Крессида беспокойно перевела взгляд на Мартина, сидевшего с нею рядом; ей было видно, как мучит его мысль о том, что королю еще предстоит тяжкое испытание в рыцарском зале Сент-Джона на Клеркенуэлле: ему придется выступить там с декларацией о намерениях, и к этому все уже подготовлено, о чем Мартин рассказывал ей накануне.
«Его величество, — говорил он, — обратился также письменно к мэру и олдерменам Йорка, напоминая об их долге пресекать столь необоснованные, отвратительные слухи и арестовывать любого, кто бесчестит короля подобным образом».
«Но это ведь не выйдет за пределы столицы?» — с несчастным видом спросила тогда Крессида.
Мартин пожал плечами.
«Слух пущен затем, чтобы очернить репутацию короля, пущен мятежниками, желающими ему зла, — ответил Мартин, — и вполне может гулять по всему королевству точно так же, как по Лондону и Вестминстеру».
Король очень рано покинул зал, но велел передать придворным, чтобы они не расходились и продолжили поминки по усопшей королеве; однако и после его ухода все оставались столь же сдержанны и печальны.
Мартин наклонился к Крессиде.
— Я должен заглянуть в свой кабинет, там у меня неотложное дело… но я скоро освобожусь. Ты подождешь меня в зале?
— Нет, нет, — торопливо возразила она. — Я хочу с вами… Я… я буду чувствовать себя неловко здесь… после того, что случилось.
— Навряд ли другим придворным известно, что в этом замешана ты, — заверил ее Мартин. — Лорд Ловелл обещал не называть твоего имени в связи с этой историей.
Она проглотила комок в горле и, выходя из зала, бросила признательный взгляд на лорда-управителя двора.
— Я подожду вас в передней возле опочивальни королевы, — сказала она.
Мартин кивнул ей и повернулся к Питеру Фэйрли, что прислуживал им за столом и теперь последовал за ними, когда они вышли из зала.
— Питер, найди юного Филиппа Кентона и скажи, чтобы он оставался со своей госпожой в прихожей королевы.
Питер поклонился и поспешно отправился выполнять поручение.
Прихожая королевы оказалась пустой и всеми покинутой. Крессида села на банкетку возле окна и печально оглядела комнату, свидетельницу более счастливых дней: забытую, украшенную лентой лютню, куски незаконченных вышивок, пяльцы для гобелена. Придется ли ей служить новой королеве, когда король женится опять? А он должен будет жениться, она это понимала.
Она поспешила смахнуть слезы раскаяния и печали, мучительно сожалея о той роли, которую невольно сыграла и принесла ему тем самым лишнее горе.
Несмотря на пылавший в камине огонь, комната казалась такой заброшенной и унылой, что она не могла больше ждать маленького пажа и решила сама отправиться на поиски кабинета Мартина.
В коридорах было так же уныло и пусто, и в них царила печаль, овладевшая обитателями дворца; по рассеянности Крессида свернула не в тот коридор и оказалась рядом с приемной короля, где впервые была представлена ему и королеве и, увидев Мартина, поняла, что он, возможно, и есть ее нареченный.
Дверь оказалась распахнута настежь, и возле нее не было стража, обычно стоявшего там на посту. Отпустил ли его король, послал ли с каким-нибудь поручением? Или сам удалился в свои личные апартаменты? Но даже если так, алебардщику все равно следовало быть у дверей. Крессиде показалось это странным, она заволновалась. Зная все то, что теперь узнала, она испугалась, не отвлекли ли стражников нарочно под каким-нибудь лживым предлогом, хотя считала подобную небрежность совершенно немыслимой.
Она тревожно заглянула в двери, точно так же, как в ту ночь, когда увидела короля, в приступе горя упавшего на колени возле ложа покойной королевы.
Настороженно обведя глазами комнату, она встретилась с холодными серовато-зелеными глазами короля, бессильно сидевшего в кресле у камина. Он был совершенно один, и ее глаза опять тревожно расширились.
Его губы изогнулись в горькой усмешке.
— Войдите, леди Крессида.
— Ваше величество, — проговорила она, запинаясь, — у меня и в мыслях не было потревожить вас… Я только подумала… я испугалась, что…
— …что я лежу здесь, убитый, на полу? — Улыбка сделалась мягче, хотя Крессиде сразу бросились в глаза следы безмерного горя на его лице. — Нет, я просто отослал стражу во внешний коридор. Не хотел, чтобы за мной подглядывали, оттого и удалился из зала. Стражник отказывался уходить, но мне необходимо было остаться одному хоть на час. Короли, — продолжал он, помолчав немного, — редко имеют такую роскошь — побыть в одиночестве, леди Крессида, да и, сказать по правде, стража мне ни к чему. Не хочу, чтобы за мной вечно подсматривали. Когда нужно, я сам могу позаботиться о себе, даже если буду атакован столь прелестной и прекрасной особой, как ваша милость.
— В таком случае я немедленно удаляюсь, ваше величество.
— Коль скоро вы здесь, войдите.
— Ваше величество, я думаю, мой супруг не одобрит мое вторжение, и уверена, ему не понравилось бы…
— Не понравилось бы, что я столь мало забочусь о своей жизни? Конечно, не понравилось бы, — признал он. — Это же его обязанность, как и других моих рыцарей, защищать мою спину, и я согласен с вами, он станет бранить меня — о, конечно, в самых почтительных выражениях, но твердо, ради моей же пользы.
Она сделала низкий реверанс и, по его знаку, подошла ближе. Ей надо было так много сказать ему, но она не могла вымолвить ни слова и, к великому стыду своему, вдруг разрыдалась. Он подождал, пока утихнут слезы, и жестом повелел ей сесть на стул, стоявший с ним рядом.
Наконец, судорожно всхлипнув, она прошептала:
— Ваше величество, простите ли вы меня когда-нибудь? Возможно ли это?
Он ответил с глубоким вздохом:
— Я же понимаю, Крессида, вас просто обманули, так что бранить вас мне не за что.
— Но тот вред, который я принесла…
— Это сделано другими. Вы должны выбросить все это из головы, Крессида. Так должен поступить и я. Королева любила вас, и вы хорошо ей служили.
— Мы все с радостью отдали бы за нее жизнь.
— Да, я верю, — сказал он тихо. — Я, видите ли, знаю, каково это — быть обвиненным в том, чего ты не делал.
Он умолк, задумчиво глядя вдаль, и Крессида почтительно ждала, когда он пожелает объяснить последние слова.
