Лора Мэрфи
Найди свое счастье
I
Дорис Тейлор — лентяйка от природы. Ей скоро стукнет тридцать, и уже трудно поддерживать свой вес в норме одной диетой. Поэтому ее любимый комплекс упражнений — усесться на крыльце в кресло- качалку со стаканом апельсинового сока и рулетом с корицей и, отталкиваясь время от времени ногой, умиротворенно качаться. Но, Господи, как ей нравится наблюдать за моряками Уэст-Пирса. В любое время дня, зимой и летом или в межсезонье любители бега трусцой появляются у ее дома с регулярностью, позволяющей проверять время, и чем жарче на улице, тем меньше на них надето.
А нынешний июль — чертовски жаркий.
О Господи, когда же природа сжалится!
И в это теплое субботнее утро Дорис сидит в своем любимом кресле. Рулет уже съеден, а сок ждет на столике. Через широкое окно за ее спиной доносятся пронзительные вопли героев мультяшек, сопровождаемые изредка хихиканьем Кэтрин. Каждую субботу мать поддразнивает девочку, что в ее-то возрасте она так увлекается мультфильмами, и всякий раз Кэт награждает женщину мудрым взглядом все понимающего ребенка, язвительно бросая что-то насчет полуобнаженных моряков и их мускулистых тел. Потом в одной ночной рубашонке плюхается перед телевизором на ковер, завтракает мороженым и погружается в мир своих мультдрузей.
Ах, эти субботние утра в доме Тейлоров!
Дорис уже потянулась за своим стаканом, когда ожил телефон. Она с минуту слушала его трели, но не дождалась вопля 'ма!' от своей дорогой малютки. Очевидно, звонили дочке. Ее, девятилетнюю, вызывали по телефону гораздо чаще, чем мать. Проклятье, в свои почти тридцать лет она ведет менее насыщенную светскую жизнь, нежели Кэтрин.
Иногда Дорис чувствует себя старушенцией. За Грега она вышла в девятнадцать и уже через несколько месяцев овдовела. В двадцать родила Кэт и растила ее одна. Изредка ходила на свиданья, но большинство мужчин в городе — восемнадцати-, девятнадцати- и двадцатилетние моряки — были настолько молоды, что она казалась себе распутной теткой. Те немногие достаточно взрослые холостяки, к которым ее влекло, интересовались отнюдь не браком, постоянством и воспитанием чужого ребенка.
Ну да ладно. Никто из них так и не вызвал у нее серьезного интереса.
Ни один из них не смог заставить ее забыть отца Кэтрин.
Но наблюдать за ними забавно, подумала она, когда по улице пробежали два лейтенантика, приветливо помахавшие ей.
Охваченная внезапным беспокойством, она поднялась с кресла и подошла к верхней ступеньке. Сегодня утром что-то уж очень тепло и, судя по всему, будет еще теплее. Лужайку нужно бы подстричь, но лучше оставить это на более прохладные вечерние часы. Можно и не поливать, хотя все уже и так изрядно подсохло. Для нее навсегда останется тайной, как при такой высокой влажности, когда на улице словно в парилке, так мало воды попадает в почву.
Дорис спускается по ступенькам и сходит с дорожки в траву. Они переехали в этот дом, когда Кэтти было пять и малышку было легко ублажить, да и любила она мать еще достаточно, чтобы быть при ней. С ее помощью — пятилетней-то — были выполоты все сорняки перед домом и разбиты клумбы вдоль тропинки до подъездной дорожки, вокруг двух пальм и магнолии.
К сожалению, интерес дочки к цветоводству и компании матери улетучился к тому времени, когда ей исполнилось семь, и вся эта трудоемкая работа летом легла на плечи Дорис. Через год-два, надеется она, Кэтрин станет достаточно корыстной, чтобы ее помощь можно было купить за разумную сумму. До тех пор клумбы и сорная трава, которая вот-вот заглушит цветы, — ее забота.
Она бредет вдоль подъездной дорожки, нагибаясь, чтобы вырвать сорняки, одолевающие резеду и левкои, потом направляется к тротуару, чтобы взять газету из поблекшего красного почтового ящика. Развернув ее, она пробегала заголовки первой полосы — политика и морские дела, — когда звуки шлепков по тротуару привлекли ее внимание. Зная, что Кэт будет смеяться, она тайком подглядывает из-за газеты за обнаженным до пояса бегуном в поношенных кроссовках и полинявших красных шортах. Мощные телеса, обычно снисходительно фыркает Кэт с видом женщины, еще не поддавшейся очарованию противоположного пола. Красивые тела, думает Дорис с широкой улыбкой. Особенно этот. Длинные ноги, узкие бедра и тонкая талия, широкая грудь. Строен, атлетическое сложение.
И что-то знакомое во всей фигуре.
Ее улыбка угасает, когда оценивающий взгляд останавливается на лице бегуна.
Слишком знакомое. О Господи, нет! Она едва не выкрикивает его имя, чтобы утвердиться в своей догадке, но ей и не нужно подтверждения, достаточно охватившего ее внезапного шока и внутренней дрожи.
Теодор Хэмфри.
О Боже, это же Тед!
Она-то думала, что уже никогда больше его не увидит. Какое-то время ее мольбы были о том, чтобы он исчез из ее жизни. Когда же это случилось, она уже молилась, чтобы он вернулся.
Ее молитвы, похоже, не пропали даром.
Плохо, что надеяться она перестала уже девять лет назад.
Тед…
Дорис не видела его с того дня, когда их с Грегом батальон отправился в Корею за новой славой, а для многих — и на погибель. Дорис поцеловала на прощание мужа, сказав, что любит его и будет скучать, а Тед наблюдал за ними со скептическим выражением в глазах много повидавшего на своем веку человека.
Это было десять лет назад.
Батальон отплыл, и она больше никогда не видела двух жизнерадостных парней. Грегори Тейлор погиб в далекой, опаленной войной стране вместе с патрульной командой от взрыва, устроенного проклятыми красными. Она так и не узнала, как Теду удалось спастись. Он не связывался с ней после смерти Грега. Даже не навестил ее по возвращении в их городок. Не написал записочки, не позвонил по телефону, не поинтересовался, как она все пережила. А ведь был лучшим другом Тейлора и даже больше, гораздо больше, — и все же после его гибели вел себя так, будто Дорис не было на свете…
Он бежит большими красивыми шагами, минует подъездную дорожку соседнего дома и вот уже всего в нескольких ярдах от нее. Шок уступил место чему-то вроде паники. Она не хочет, чтобы он видел ее, не хочет встречаться с ним вот так — неподготовленной, ошеломленной, сбитой с толку. О Господи! Не желает она встречать его, пока Кэт дома и в любой момент может выскочить на улицу.
Неуклюже, на сразу же налившихся свинцом ногах она попятилась к дому. Долой с улицы, на подъездную дорожку, мимо цветочных клумб. У нее это должно получиться. Если только она заставит работать свои мышцы, хоть чуть-чуть ускорит шаг, то достигнет спасительного дома, и он никогда не узнает…
— Эй, Дорис! — позвала ее соседка с другой стороны улицы. — Спасибо, что одолжила мне вчера свою машину.
Звуки шагов смолкли — и ее собственных, и более тяжелых и быстрых на улице. Мгновение она пялилась пряма перед собой, потом с кривой улыбкой повернулась на голос Салли и вяло помахала ей. Соседка села в свою машину, подала назад и, посигналив в ответ, уехала. Дорис растерянно таращилась на освободившуюся мостовую, прикусив нижнюю губу. Заметив, что Тед остановился, она желала одного — чтобы он побежал дальше, как если бы не видел и не знал ее. И жалела, что не сбежала, как только узнала его. Жаждала скрыться в безопасном месте, где могла бы предаться воспоминаниям и страдать в одиночестве. В том состоянии, в котором пребывала последние десять лет.
С тех пор, как он оставил ее.
