нее верхом — и она начинает трястись, скакать и вставать на дыбы; медведь, похожий на барана, со впалыми боками и ногами на колесах; железная дорога с электровозом и всевозможными вагонами, со стрелками, шлагбаумами, вокзалами, телеграфными столбами и деревьями вдоль путей. Игрушечный автомобиль с сиреной и дистанционным управлением. Я словно попал в царство, где исполняются все желания.
Дом и двор были исследованы в течение нескольких дней. Просторный чердак превратился в мое второе царство. Здесь была свалена исцарапанная, попорченная, старая мебель — зеркала, кушетки, софы; старомодная одежда — наследство от прежних владельцев дома, — словом, самые разные и самые причудливые вещи, в том числе и длинная труба, в которую можно было смотреть на небо и видеть звезды.
Здесь же, на чердаке, наша кошка вывела котят. У котят были слипшиеся глазки, но они чувствовали, когда к ним кто-то подходил, и тыкались в ладони своими влажными мордочками.
Третьим моим царством стал двор, окруженный высоким, как вокруг крепости, забором, с чахлыми деревьями, которые распускали почки точно в начале марта. Во дворе был маленький сцементированный плавательный бассейн, засыпанный сухими листьями, аллеи, покрытые гравием и заросшие бурьяном, скамейки с облупившейся краской и качели, которые чертовски скрипели, что, впрочем, меня не беспокоило.
— Неужели ты не можешь прислать кого-нибудь, чтобы привести в порядок двор? Видишь, весна уже на носу…
— Откуда я возьму людей?..
— Неужели неоткуда?
— Знаешь, дорогая, я председатель района, а не волостной старшина и не хочу никого заставлять работать на меня.
— Но за деньги, неужели даже за деньги нельзя?
— Я не хочу давать пищу для каких-либо пересудов. Дать повод, чтобы на меня показывали пальцем — смотрите, мол, он злоупотребляет своим служебным положением.
И все осталось по-прежнему, в запустении: деревья никто не подрезал, аллеи заросли бурьяном, качели скрипели так, что лопались барабанные перепонки, в плавательном бассейне гнили сгребаемые туда из года в год листья.
Мой отец не бранился, не повышал тона, не ругался, и все-таки мать никогда не осмеливалась перечить ему или настаивать на своем. Он был для нее непререкаемым авторитетом. У моего отца никогда не находилось ни теплых слов, ни утешительных фраз, ничего того, что можно было бы назвать нежностью, и все-таки моя мамочка смотрела на него с восхищением, граничащим с боготворением. Было у отца что-то такое, что мало-помалу передавалось и мне.
И все-таки — необычное дело! — после моего приезда мама стала возвращаться к разговорам, темы которых уже давно не дискутировались.
— Нам надо взять кого-нибудь в помощники, я не справлюсь со всем, ты ведь знаешь, как много работы по дому. Что касается оплаты, то нам есть чем заплатить!
— Заплатить нам есть чем, но как тебе могло прийти в голову, что я позволю себе использовать оплачиваемый труд в личных интересах? Кто мы такие? Помещики, буржуи, эксплуататоры, чтобы держать батраков и служанку?
И мой родной отец положил руку на плечо моей родной мамы. Наверное, такое случалось настолько редко, если не впервые, что мама просто растаяла от счастья.
— Если бы не наступили новые времена, ты бы должна была трудиться и для себя, и для других — стирать белье, выбивать ковры, натирать полы, так же, как делали наши матери, когда растили нас.
— Если бы не наступили эти времена, со своим здоровьем я бы давно умерла.
— Напротив, ты ведь живешь, и это хорошо. И в доме делай то, что тебе под силу, ведь тебя никто не проверяет.
— Да, но сейчас есть еще и мальчик, наш сын.
— Ну и что с того?
— И у него есть свои потребности — устраивать беспорядок, что-то пачкать и портить.
— Оставь, пусть портит, разбивает, от этого никто еще не умирал. Уборкой занимайся не спеша и его понемногу приучай, ведь он уже большой мальчик. Сложнее со стиркой и готовкой. Но я не разрешу тебе ни стирать, ни готовить. Белье сдам в прачечную, а обеды и ужины будем заказывать в столовой.
— Чтобы я ела эту еду?
— Почему бы и нет? Она очень хорошая. Когда я работал на паровозе, то ел из металлических кастрюлек и не знал другой посуды, и ты не бог знает что ела… Если тебе нравится, можешь и ты готовить что-нибудь печеное, кофе с молоком… Домработницу в дом я не приведу, это точно.
Уже на следующий день белье было отправлено в прачечную, а еду мы получали из столовой, в кастрюльках-термосах. Но на этом все не окончилось. Моя мама, которая, как я узнал, около двадцати лет в своих суждениях никогда не выходила за рамки сказанного моим отцом и не имела собственного права голоса, осмелилась на весьма смелый шаг. Встретив заведующего отделом зеленстроя, она сказала ему как бы между прочим:
— Вы знаете, у нас во дворе есть деревья, но они очень плохо растут. Что бы вы посоветовали, ведь вы вроде доктора наук в этой области, все вас хвалят, наслышана я об этом от своего мужа…
— Ну что вы?! Видите ли, доктор ничего не может сказать, прежде чем не увидит больного. Так что, если вы не против, я хотел бы прийти и посмотреть все на месте.
— Конечно, с удовольствием, когда вам будет удобно…
— Чем раньше, товарищ, тем лучше. Если можно, прямо-таки завтра.
— Можно, почему же нельзя, пожалуйста!
И все это моя родная мать делала только ради меня. Будь что будет, но она мать и должна сделать все, что в ее силах, для своего ребенка. Ничего предосудительного — пригласить специалиста для консультации мог бы любой, не так ли?
Тот человек пришел, посмотрел и что-то записал:
— Положитесь на меня, все устрою.
После полудня он привел каких-то людей с инструментом, которые за несколько часов окопали деревья, внесли под корни удобрения, подрезали живую изгородь, сгребли сухую траву, очистили аллеи от бурьяна, а бассейн от листьев и наполнили его водой. Исправили и смазали качели, выкрасили беседку в зеленый цвет. Мамуля моя накрыла им стол прямо там, в беседке. Я сходил в магазин и купил закуску и хлеб (вино было у нас дома). Затем мама начала совать им в карманы деньги. Я так и не понял, взяли они их или нет, так как уж больно они капризничали.
— Так нельзя, ведь вы потратили свое свободное время, это ваш труд…
— Это пустяк, знак внимания с нашей стороны к товарищу председателю, ведь и он столько сделал для нас — построил общежитие, столовую, мы-то сами из сел и только по воскресеньям возвращаемся домой. — Они говорили еще что-то в этом роде, а она совала им деньги в карманы. Те их снова вытаскивали. Заведующий отделом зеленстроя к тому времени уже исчез куда-то, и мама не знала, как ей правильно поступить. Но что было поистине необычным, так это то, что мой отец, когда увидел эти метаморфозы со двором и узнал, как это все произошло, не только не взорвался, но пробурчал что-то вроде «м-да», что могло бы означать принятие всего этого или даже благодарность.
И все это было ради меня! Я был опутан столькими делами, что забыл о моей маленькой Зине, моей принцессе, для которой я строил замки и за которую сражался со змеями и чудовищами.
Я был вовлечен сейчас в какую-то захватывающую игру — игру в жизнь в поистине фантастической действительности. Я был сыном человека с неограниченными возможностями. Я еще не успевал придумать желание, как оно уже выполнялось. И я требовал вещи все более и более недоступные.
Однажды я захотел, чтоб у меня дома установили колесо обозрения, в другой раз мне потребовалась настоящая лошадка. И я получил все, что требовал. Все было настоящее. Опьянение всесилием может, оказывается, наступить в любом возрасте!
Ведро справа, ведро слева. Ведро с чистой водой, в которой полощу тряпки, ведро с грязной водой,
