— Мне кажется, что тебе нельзя очень много говорить.
— Хорошо… Тогда тебе ничего не остается, как позвать дежурного врача. Он сделает мне укол, и я, когда проснусь, воображу, что ты мне приснилась.
— Никого я не позову, но и я не могу тебе ничего объяснить… Я сама еще ничего не понимаю. А как бы хотелось…
Мы словно плывем в трюме корабля. На самом дне трюма. Весь день и всю ночь булькает и плещется за бортом вода. Совсем рядом: где-то над головой, в нескольких метрах над нами. Вода бьет без устали своими молотами по бортам нашего корабля, как били когда-то штурмовыми молотами в стены осажденной крепости. Бьет вырванными с корнями деревьями, бьет балками смытых домов, колесами и осями подвод, застигнутыми водой на дорогах, копытами утонувших лошадей и быков, а возможно, что и трупом человека, унесенного водой, когда он спал или когда боролся со стихией.
Мы словно находимся на дне корабля — там, где наиболее остро ощущаются удары и вибрация. Правда, над нами открытое небо, но какой в этом толк, если у нас нет крыльев подняться в воздух?
Если будет продавлен хоть чуть-чуть наш земляной панцирь, то сверху на нас обрушится вода и ничего, кроме наших имен, от нас на этом свете не останется.
Но мы здесь не для того, чтобы нас защитил от потопа Ноев ковчег; наоборот, нам доверили корабль, и не он, а мы его должны сохранять, оберегать. Да нет, он не пойдет на дно, в этом можно не сомневаться. А случись что, мы бы закрыли пробоины своими телами. Но, вероятно, до этого не дойдет. Во всяком случае мы сделаем все, что от нас требуется.
Наш корабль. Большой остров Брэилы. С дном гладким, как ладонь. С окружающей его дамбой, с каменной мачтой, которая называется скалой Власовы. Вода окружает его со всех сторон, доходит до окон домов, а иногда поднимается выше подбородка человека.
Мы трудимся как проклятые день и ночь. Наращиваем стены дамбы, укрепляем с внутренней стороны, наполняем мешки землей, вяжем снопы из прутьев и что-то наподобие рогож из зеленых камышей. Наконец все готово, теперь нужно следить, чтобы нигде сквозь дамбу не просачивалась вода, ожидать ударной волны и немного заниматься строевой подготовкой — это чтобы не потерять навыков.
Ждем ударной волны. 13 июля. В Галафате уровень наводнения превысил 35, в Корабии — 43, в Гыршове — 60 сантиметров.
Мы находимся в состоянии готовности.
Но ни вчера, ни сегодня ничего не произошло. Может, и завтра не произойдет.
— Эй, у тебя что-нибудь есть?..
Мы патрулируем по два человека на каждую сотню метров с фонарями и портативным переговорным устройством двусторонней связи. Река бьет в дамбу, словно корова бодает стог сена.
— Ну-ка посмотри туда! Видишь?
Мой напарник направляет луч фонаря на маленькое темное пятно на внутренней стороне земляного вала. Мы подходим и ощупываем ладонями. Ладони становятся немного влажными.
— Просачивается вода?
— Просачивается!
Подаем сигнал. Через несколько минут люди уже приступают к работе. Купание в полночь. Вода не теплая, но и не холодная. Несколько солдат раздеваются и ныряют в реку. Появляются прожектористы. Свет их прожектора рассеивает тень аж за Дунаем. Солдаты — водители экскаваторов, бульдозеров и грузовиков — готовы запустить двигатели своих машин. Но на этот раз дело обходится без них, солдаты заделали промоину камышитовыми плитами. А мы, караульные второй смены, даже и в этом не принимаем участия. У нас единственная задача — охранять границу между водой и землей.
14 июля. Идет ударная волна. В Галафате уровень наводнения превысил 50, в Корабии — 55, в Зиминге — 37, в Гыршове — 70 сантиметров.
Капитан и здесь заставил нас заниматься массажем ног и ступней. Садимся друг против друга и в течение пяти минут массируем ноги. Сержанты и офицеры делают это самостоятельно. Капитан, может, даже усерднее, чем все остальные. До этого мы делали массажи, потому что приходилось совершать марш-броски, сейчас же потому, что этих марш-бросков нет. Командир батареи уверен в том, что если подолгу стоять, увязнув во влажном грунте, то это тоже может привести к деформации ступней и так называемому траншейному ревматизму.
Наш лейтенант, который не учил ничего подобного в училище, думает, что это открытие самого капитана, и хочет доставить ему удовольствие, еще раз доказав полезность массажа.
Он провоцирует капитана:
— Если я не ошибаюсь, то наша батарея — первое воинское подразделение, в котором введен подобный массаж.
— Ошибаешься.
— Считаете, что кто-то уже додумался до этого?
— Еще бы! Думаю, что об этом знали, еще когда землю населяли примитивные племена.
15 июля. В Галафате уровень наводнения превысил 75, в Корабии — 70, в Гыршове — 80 сантиметров.
У нас пока ничего нового. Уровень воды в реке застыл на отметке «Внимание». Несколько размываний мола без особого труда ликвидировали.
По-прежнему ожидаем ударную волну. Нервы натянуты как струны смычковых инструментов, на них можно сыграть какую угодно мелодию. Но что-то не играется. Зато каждый удар реки в дамбу — как удар смычком по нервам.
Наш капитан невозмутим. Мы хорошо знаем, что у него есть дочь, которая только что закончила лицей и сейчас сдает вступительные экзамены в какой-то институт в Бухаресте. Раз уж мы находимся в казарме, мог бы он попросить, чтобы его отпустили на несколько дней. Ведь он еще не был в отпуске. С прошлого года он все мечтал, как этим летом поедет в Бухарест со своими детьми, дочерью и сыном, на экзамены.
… У нас по-прежнему затишье. Большие наводнения у соседей — в Хыршове и еще дальше от нас, в Исакче и Тулче. Мы постоянно получаем известия о борьбе с наводнениями и о разрушительной силе в Муреше, Тырнаве, в уездах Олт, Аржеш, Яломица. Выходят из берегов даже те реки, которые обычно в это время года пересыхают.
Опять находим небольшое размывание мола, ликвидируем просачивание воды, укрепляем мол, немного строевых занятий — и опять ждем.
В остальном все идет своим чередом, включая и массаж ног — процедуру, которую контролирует сам командир батареи.
25 июля. Уровень наводнения в Корабии превысил 73, в Хыршове — 82, в Исакче — 85 сантиметров.
У нас без перемен. Ждем… Пока все. Этому можно было бы и порадоваться… Но нет. Мысли капитана там, в институте. У него там сейчас дочь… Идет к заветной мечте отца вместо брата-солиста»…
Река плещется в дамбу. Мы стоим, упираясь пятками в мол, как будто межевые столбы, вбитые неизвестно когда. Сейчас время отдыха. Стоим, прислонившись к стене дамбы. Почерневшие, обветренные, мы словно барельефное украшение мола, словно атланты, что держат небо на своих плечах.
Ждем. Где-то в других уголках нашей страны в эти дни десятки, сотни, тысячи людей борются с водной стихией, с могучими потоками воды. Не на жизнь, а на смерть. Кто кого. Мы же жаримся на солнце и ждем.
Капитан курит. Курит с нами вместе. Молчит с нами. И ждет. Скоро уйдет на пенсию. Определенно.
— Эй вы, голубчики, что с вами? Судорогой свело ноги, что ли?
Да, так оно и есть. Я чувствую себя жеребенком на привязи, который вместо того, чтобы, вдыхая ноздрями ветер, бежать, догонять горизонт, целый день крутится на короткой веревке вокруг коновязи.
— А если мы ничего не делаем, товарищ капитан?
— Как ничего? Мы защищаем дамбу, остров, урожай, жизни людей. А это уже что-то, не так ли?
— Дамба защищает, а не мы.
