Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции

2001 года.

И общеполитические, и деловые газеты и журналы увлекаются западной лексикой. К месту, и не к месту всобачивают массу таких терминов, как эксклюзив, консенсус, нонсенс, саммит, легитимный, электорат, хотя у них есть синонимы в русском языке, причём в большом выборе. Например, нонсенс легко заменяется отечественными словами вздор, чепуха, ерунда, бредни, чушь, нелепица, дичь, ахинея и т. д. Но журналист предпочитает ввернуть заморское словцо. А чем законный и избиратели хуже легитимного и электората?

Не припомним, кто, но какой-то известный политик сказал, что когда социальный класс использует язык тех, кто его угнетает, он становится угнетён окончательно. Перемена языка не безобидна! Так, пресса неслучайно выводит из употребления слово руководитель, ведь оно исторически возникло для обозначения человека, который олицетворяет коллективную волю, он создан этой волей. А заместившее руководителя слово лидер возникло из философии конкуренции, оно отражает индивидуализм предпринимателя. По тем же причинам происходит вытеснение слова избиратели словом электорат. Когда депутат говорит «мои избиратели», скрытые смыслы слова указывают, что депутат – производное от того коллектива, который его избрал (иными словами, создал). А выражение «мой электорат» воспринимается как «мой персонал» (моё предприятие). Электорат – общность пассивная и ведомая.

Когда мы слышим слова биржевой делец или наёмный убийца, они поднимают в сознании целые пласты смыслов, мы опираемся на эти слова в нашем отношении к обозначаемым ими явлениям. Но если сказать брокер или киллер, человек воспримет лишь очень скудный, не пробуждающий никаких чувств смысл.

Часто создаются заведомо неприемлемые для русского языка конструкции – лишь бы нарушить строй языка, испортить его. Вдруг стали говорить «протестный электорат». Сразу возникает образ озлобленной массы, голосующей в пику властям. Вроде бы не избиратели определяют, какую политику следует проводить избранным ими деятелям, а наоборот, сами политики решают, кто тут «правильный электорат», а кто – «протестный».

Самый большой парадокс – со словом менталитет. Олег Арин, много лет работающий в Канаде и не понаслышке знающий тему, пишет о нём:

«Слово mentality означает «умственный» в контексте психологического состояния человека. Чаще всего это слово употребляется с добавкой mentally-ill – умственно-отсталый. Ни разу я не встречал употребление этого слова в связке со словом нация – менталитет нации, менталитет русских. Если бы кто-то произнес фразу mentalityofAmericans, любой подумал бы, что речь идёт об умственной болезни американцев, что возбудило бы все СМИ. Наши же прозападники вовсю говорят о ментальности русских, не подозревая истинного значения этого слова. То, что они хотят сказать, в русском языке обозначается словом умострой (структура мышления) или словом душа, духовность, поскольку мышление русских заложено в душе».

Более двухсот лет тому назад сказано М.В. Ломоносовым, а как будто именно к этому случаю: «Невероятно сие покажется иностранным и некоторым природным россиянам, которые больше к чужим языкам, нежели к своему трудов прилагали!»

Сегодня особенно телевидение оказывает на язык огромное разрушительное действие. Оно не только унифицирует его, но и засоряет новыми, будто бы «русскими» словами. Это отнюдь не безобидная вещь! Став привычным, неуважение к языку перерастает в неуважение собственной культуры. А в Израиле, например, даже для слова «компьютер» придумано еврейское слово, чтобы не засорять свой самобытный язык.

Творец языка – народ. Разумеется, писатели, юмористы могут играть словами, как хотят. Но нельзя допускать, чтобы любая сволочь безнаказанно засоряла русский язык, внедряя через ТВ словечки типа «сникерсни», «жаждались» и прочие «хрустики» ради собственного обогащения. Тут никакие «комиссии по защите культуры и нравственности на ТВ» не помогут. Нужен Закон, по которому за введение в оборот слов, отсутствующих в словарях, с рекламных агентств брали бы штрафы минимум в пять миллионов долларов за каждое звучание по ТВ. Свой язык надо ценить ОЧЕНЬ высоко. Кстати, и казне прибыль.

СМИ и государство

Деформация культуры и революция

Для объяснения поведения устойчивой социальной системы вернёмся ненадолго к науке хронотронике. Мы можем представить себе её – эту систему – как шарик или колесо, движущееся по дну некоторого замкнутого канала. Такая эволюция системы описывается замкнутой траекторий в фазовом пространстве, называемой аттрактором[26]. Но функционирование структур системы изменяет среду обитания и создаёт эффект, подобный тому, какой возникает при движении шарика в мягком грунте, – он каждый раз образует новый вид поверхности, по которой сам движется.

Из-за этого развитие системы претерпевает качественные переходы (скачки траекторий) в фазовом пространстве. Как они происходят? Скажем, система может устойчиво существовать в нескольких режимах. Для простоты будем считать, что в двух. Например, общество может быть демократическим или тоталитарным, экономика – преимущественно плановой или преимущественно рыночной, культура – традиционной или потребительской. Пусть система устойчиво функционирует в одном из этих режимов. Возникает вопрос, можно ли переключить её в другой режим, и как.

Оказывается, есть два способа это сделать. Первый заключается в изменении количества элементов: уменьшении элементов того режима, из которого мы хотим его вывести, и добавления элементов желательного для нас режима. Для этого нам надо изолировать главных адептов старого режима, и начать либо уничтожение, либо модернизацию основных политических институтов. Так основы существующего режима становятся неустойчивыми и создаются условия для нового, – система начинает движение к другому устойчивому состоянию. Такой способ переключения называется силовым.

Второй способ – параметрический, когда достаточно изменить человеческие цели. Например, если враг желает развалить чью-то хорошую страну, он может устроить войну, а это силовой способ. Но значительно дешевле и быстрее внедрить в разных частях страны идею о «независимости», и жители сами решат эту проблему. Или другой пример. Можно силовым образом объединить две страны в одну. А можно сделать то же самое через экономику, формально оставив эти страны свободными и независимыми – такой способ и дешевле, и надёжнее.

Важно подчеркнуть такую особенности переходного процесса при параметрическом переключении: системе выгодно сперва выключиться из исходного режима, а потом включиться в конечный, но не наоборот. В результате не всегда возможно предугадать, что получится в итоге. Так, чтобы вам ни говорили, но в конце 1980-х годов были созданы все условия для того, чтобы наше общество само выкатилось из предыдущего состояния и скатилось туда, куда скатилось. Но вот то, что оно попадёт в нынешнее своё состояние, никто, конечно не предполагал. Точно также и в 1916—1917 годах, подрывая устойчивость системы, и правая, и левая пропаганда никак не предполагала, чем дело кончится. Сначала раздувалась лживая сплетня о Распутине и царице – «изменщице-немке», потом болтали о неготовности к войне (сначала запасов оружия действительно не было) и о негодности начальства. Иван Солоневич, корреспондент «Нового времени» и одновременно «привилегированный солдат» (близкий к начальству), видел всё своими глазами:

«…К зиме 1916 года и тем более к весне 1917-го русская армия была, наконец, вооружена до зубов. И об этом нельзя было писать. Нельзя было сказать и стране, и армии, и петроградским «бородачам»(солдатам), что теперь уж русский артиллерист имеет достаточное количество артиллерии, и что он уж не подведёт, что это есть всё-таки лучший артиллерист в мире и что за ним где-то лежат «миллионы снарядов». В цензуре сидели, конечно, гениальнейшие генералы старого времени – и они предполагали, что обо всём этом немецкая разведка,