яства.В это время Ахилл из шатра стремительно вышел,Злато с повозки он снял, серебро – за Гектора выкуп;Все остальное отдал Поликсене, – пусть в Трою увозит,Память храня о помолвке своей с великим Ахиллом:Не было даже мысли в уме, что до свадьбы погибнетСам он, а деву меч поразит на его же могиле.Все завершив и Гектора тело взвалив на повозку,«Сколько же дней нам в бой не вступать?» —вопросил он Приама:Гектора чтобы оплакать смогли безопасно троянцы.Старца услышав ответ и дав ему обещанья,Быстро в палатку к себе возвратился Ахилл несравненный.Путники, громко стеная, направились к городу Трое.Ренессанс XII века мы наблюдаем во всей Европе и на востоке и на западе. А с учетом каролингского, оттоновского и македонского возрождений, произошедших еще до XII века, а также палеологовского возрождения обнаруживаем, что вся история Средневековья не есть история в смысле эволюционного развития общества и государства, культуры и религии, искусства и литературы, а есть непрерывная череда «возрождений», плавно перетекающих одно в другое. Причем этой череде «возрождений» предшествовала череда «падений», произошедших после блистательного периода «древнего» развития тех же самых категорий: государства, культуры, литературы, правил общежития, мифов…
Иоанн Сольсберийский (XII век, Англия). «ПОЛИКРАТИК»:«Об охоте, ее происхождении, ее видах и практике, допустимой и недопустимой.Фиванцы первые, если верить истории, решили, что о ней нужно сообщить всем. В частности, это они составили правила этого промысла или, вернее, этого зла, отчего все стали смотреть на них с подозрением как на народ, опозоренный отцеубийствами, оскверненный кровосмешением, отмеченный печатью лжи и вероломства. Свои правила они передали затем народу изнеженному и слабосильному, ветреному и нескромному – я говорю о фригийцах. Фиванцы не были в чести у афинян и спартанцев, народов достойных, у которых тайны природы и таинства обычаев облачены были в нарядный покров исторических и баснословных деяний; эти сказки к тому же служили полезной цели, предостерегая от пороков и доставляя наслаждение своей поэтической прелестью.
Так, они рассказывают об охотнике-дарданце, который был похищен орлом на небо, где сначала служил Юпитеру как виночерпий, а потом для недозволенных и неестественных любовных ласк. И это совершенно естественно, поскольку крылатым созданиям присуща ветреность, а наслаждение, не знающее умеренности, не краснеет, предаваясь похоти с кем попало».
Вот еще мнения литературоведов, которые расскажут о параллелях между древностью и Средневековьем лучше нас:
«Иоанн Цец являет собой в XII в. несколько устаревший к этому времени тип эрудита, каким его знала еще эпоха Фотия, Арефы, Константина Багрянородного» (905–959 годы, линия № 6)».
«Евстафий Солунский еще в XII в. дошел в своей филологической работе до введения конъектур, т. е. до научной текстологии; а дальнейшее расширение текстологической и комментаторской деятельности было осуществлено Димитрием Триклинием (1 пол. XIV в.) и другими учеными палеологовской эпохи».
«Эпоха Палеологов создала свой гуманизм, в определенных отношениях аналогичный гуманизму Ренессанса (можно отметить культ классической древности – в одном, правда исключительном, случае Плифона…)».
«Эта страсть к платоновским словечкам, тонко подмеченная Николаем Кавасилой, представляет параллель не менее безудержному культу лексики Цицерона у западных гуманистов» (Цицерон относится к линии № 5–6).
«Линию Феодора Продрома продолжает в XIV в. поэт из Эфеса Мануил Фил».
Можно еще отметить опубликованное сочинение XII века под поразительным названием: «Драматическое сочинение, по Еврипиду излагающее, нас ради совершившееся воплощение и спасительное страдание Господа нашего Иисуса Христа» (исторический Еврипид и евангельский Иисус принадлежат одной линии № 5). В общем, литературоведам все давно известно, но они продолжают дурачить доверчивого читателя. Не пора ли им отказаться от негодной хронологии, дабы создать подлинную историю литературы? Пусть историки ориентируются на выводы литературоведов, а не наоборот.
В книге «Памятники византийской литературы IX–XIV веков» сказано:
«То, что греки XIV в. воспринимали воспетую Гомером троянскую легенду через западные подражания Диктису и Даресу, в высшей степени неожиданно, но по сути дела вполне понятно: время требовало такого прочтения легенды, которое соответствовало бы феодальному стилю жизневосприятия – а в этом «франки» опередили византийцев». Но ведь так можно объяснить вообще все что угодно! Ну, вот требовало время «такого прочтения», и все тут!
Дарес Фригиец и Диктис из Крита – средневековые авторы, видимо, современники Бенуа де Сент-Мора, написавшего «Роман о Трое» в 1160 году. А проблема в том, что в XIV веке византийцы описывали Троянскую войну уже не так, как Иоанн Цец в XII, и это сбивает литературоведов с толку. Так, они отмечают, что Константин Гермониак «уснастил свою Илиаду самыми колоритными анахронизмами (например Ахилл предводительствует, кроме мирмидонян, еще болгарами и венграми!)». Вот почему они считают, что византийцы в своих описаниях идут вслед за французами. Мы же обнаружили, что XII и XIV века «византийской» волны – это одно и то же время и что проблемы здесь нет; просто у одних авторов литературоведы находят меньше «анахронизмов», а у других больше и делают из этого свои странные выводы. Причем они сами следуют за традиционной историей, вместе с ее хронологией, а потому, читая их «откровения», часто невозможно понять, кто кому и почему «следует».
О работах XIV века, неправомерно попавших в XII век, поговорили достаточно и для сравнения стиля приведем здесь произведения неизвестных авторов реального XIV века. Именно к этому времени относят, например, «Ахиллеиду», хоть она и выполнена, говорят, как стилизация «под античность», то есть под XII век.
Ахиллеида (XIV век). «ПИСЬМО АХИЛЛА ПОЛИКСЕНЕ»:… И вот он деве написал любовную записку,Призвал к себе кормилицу и с ней послал записку,И речи этой грамоты гласили слово в слово:«Пишу письмо любовное, пишу, а сам тоскую.Возьми письмо, прочти письмо, не отвергай признанья.Услышь, о дева милая, услышь, цветок желанный:Меня и стрелы не берут, и меч меня не ранит,Но очи ранили твои, в полон меня забрали. —Да, твой зрачок вконец смутил несчастный мой рассудок,И сделал он меня рабом, рабом порабощенным.О сжалься же, красавица, любезная девица,Ведь сам Эрот – заступник мой, любви моей предстатель.Не убивай меня, краса, своей гордыней лютой,Пойми печаль, прими любовь, смягчи мои терзанья,На сердце мне росу пролей – оно пылать устало!Но если ты не сжалишься, не тронешься любовью,Схвачу я меч и сам себя без жалости зарежу,Клянусь тебе, владычица, – и ты виною будешь».Вот он незамедлительно послал письмо девице,Она же, в руки получив Ахиллово писанье,Не сжалилась, не тронулась, любви не сострадала,Но села и, не мешкая, ответ свой написала,И речи этой грамоты гласили слово в слово:«Мой господин, письмо твое мне передали в руки,Но отчего ты так скорбишь, я, право же, не знаю.Коль скоро мучают тебя, в полон поймав, Эроты,Ты их и должен попросить, любезный, о пощаде.А мне и вовсе дела нет до всяких там Эротов;Любви меня не одолеть, Эротам не осилить,Не знаю стрел Эротовых, не знаю мук любовных.А ты, уж если боль твоя взаправду нестерпима,Один изволь убить себя, один прощайся с жизнью!»Безымянный. «РОМАН О КАЛЛИМАХЕ И ХОСРОЕ» (XIV век):«О деве, что висела там, рассказ идет печальный»Посередине потолка – но и сказать мне жутко — На волосах висела там девица одиноко —Трепещет сердце у меня, душа трепещет в страхе —На волосах – увы, судьбы неслыханная воля —На волосах висела там девица – я смолкаю,Да, я смолкаю, но пишу, а сердце замирает —На волосах висела там красавица- девица.И только на нее взглянул тут младший из трех братьев,Как младший этот, Каллимах, красот всех воплощеньеИ смелости, и мужества, и доблести, и силы,Остолбенел и тотчас же он замер, словно каменьСмотрел лишь на нее одну, стоял и все смотрел он.Как
